– А давай закроем тему. Честное слово, мне прямо в груди больно от этих разговоров и даже от мыслей, и еще…
– Ладно, ладно.
Мама хватает меня в охапку, но я держу руки скрещенными на груди, баюкаю себя, в то время как она баюкает меня. Устраиваю голову у нее на плече, и так мы стоим под Ричардовыми мини-прожекторами, на которые он наверняка целое состояние ухлопал. Мама отстраняется, но ее ладони – по-прежнему на моих предплечьях.
– Я хотела заказать к ужину суши. Ты не против? Какие будешь – филадельфию или спайдеры? Может, хочешь сашими?
По-моему, нет ничего вкуснее суши. Я понимаю: мама протягивает мне оливковую ветвь примирения; в обычных обстоятельствах я бы взяла эту ветвь, не задумываясь.
– Суши – это классно, но давай в другой раз. Я совсем забыла сказать – меня сегодня на ужин пригласили. Только не в ресторан, а домой.
– Ого! Здорово!
Мама хлопает в ладоши. И сразу же вновь становится моей лучшей подружкой, а не бдительной воспитательницей. Она садится на ближайший табурет, я прислоняюсь к притолоке.
– К Уитни в гости идешь?
– Нет, кое к кому другому. Точнее, к другим. Потому что их двое – моих новых друзей. Утром в студию пришла маленькая девочка. Сначала дичилась, потом оттаяла. Она-то меня и пригласила, когда узнала, что мы недавно приехали и никого толком не знаем. Она сказала, нигде в городе так не кормят, как у нее дома.
Мама смеется.
– Какая прелесть. Значит, ты ужинаешь с воспитанницей детского сада?
– Ну да. И с ее старшим братом. Который даже не представляет, насколько он классный.
– Понятно.
Мама улыбается.
– Что ж, судя по всему, тебе предстоит приятный вечер. Не то что суши в компании престарелой маменьки.
– Мама…
Закатываю глаза. Маме отлично известно, что мне с ней очень хорошо. Собственно, поэтому мы почти все время вместе.
– Шутка. Не обращай внимания.
Обеими руками она берет мою руку, грустнеет.
– У нас ведь все в порядке, правда? Если бы что-то пошло не так, ты бы мне сказала, да?
Киваю, стискиваю мамину ладонь.
– Конечно, у нас все в порядке.
Глава 4
Джонас
Ресторан называется «Тони», потому что Тони – имя моего отца. Все здесь для меня свое, точь-в-точь как дома. Мне знакома каждая царапина на деревянных половицах, каждая щербина на плинтусах. И каждая мелочь в кухне. Например, дверца морозильника; она заедает. Чтобы открыть, нужно потянуть ручку одновременно вверх и вбок, иначе никак. Когда папа купил это здание, здесь была пиццерия. Обычная забегаловка. В течение нескольких лет папа и Феликс многое переделали, но старую кирпичную печь оставили. Она здесь раньше стояла, до папы; и папу пережила.
Меню тоже осталось прежнее. Его сам папа составлял, из своих любимых блюд. Еще лет двадцать назад. Рецепты закусок папа вынес частично из родного дома, частично усвоил во Франции, где учился кулинарному искусству. Пикката из курицы, перечный стейк, тортеллини с песто – все в таком духе. Папа эти классические блюда настолько виртуозно готовил, что они вполне сходили за совершенно новые, им лично изобретенные.
Моя смена приходится на обеденное время. Привычно мо́ю и рву латук, режу кубиками лук и томаты, тру на терке сыр. Вообще-то мне это занятие нравится. Просто сегодня не могу сосредоточиться. Что опасно, когда орудуешь целым набором ножей. Мысли вертятся вокруг ужина. Перед готовкой я тщательно вымыл руки, но не тронул телефонный номер, написанный синей краской. Смена уже близится к концу, когда с черного хода заваливает Феликс с парой картонных коробок. Он их тащит перед собой, лица я не вижу, только смуглые руки.
– Hola, amigos![2]
Слышится несколько «приветов». Откликаются вразнобой. На кухне шефа положено называть шефом. Это закон. В смысле футболисты ведь не называют своего тренера Джоном или Эриком. Его называют тренером. Только дело в том, что мой отец почти двадцать лет был шеф-поваром. Лет до четырех я думал, что Шеф – это его имя. И что оно на выбор деятельности повлияло. В этом ресторане другого шефа быть не может. Феликс, хоть он и стал шеф-поваром после папиной смерти, просит, чтобы мы к нему обращались просто по имени.
Феликс – папин лучший друг. Был. Нет – есть. Вечно я путаюсь во временах. Умерший твоим лучшим другом быть не может. О нем нужно говорить в прошедшем времени. Но ведь сам-то ты остаешься, вот как Феликс. Значит, о тебе речь в настоящем времени. Тони Дэниэлс был моим отцом. Но я – его сын. Он – был. Я – есть.
– Татушку сделал, Mani?
Феликс косится на синие цифры, а сам ставит коробки на стол, мне прямо под руку. Орешком прозвал меня папа еще в начальной школе. Я стеснялся сверх всякой меры, психовал, и в итоге папа сдался. Мне тогда и не снилось, что я буду скучать по этой кличке. Сейчас Орешком меня зовет Феликс; правда, по-испански.