Дорож не верил своим глазам. Первым желанием его было остановить, вернуть трусов. Однако как ни храбр был воевода, но и он, видя перед собой противников, число которых все прибывало и прибывало, понял, что сражение проиграно и надо как можно скорее уносить ноги, а если удастся, то предупредить князя Юрия о надвигающейся беде.
Он со злостью хлыстнул своего коня по крупу и, окруженный дружинниками, ринулся к спасительному, как ему казалось, лесу, полукругом охватившему выровненное трудолюбивыми пахарями поле, которое стало этим утром местом страшного боя.
С каждым шагом рядом с воеводой оставалось все меньше верных людей: татары, словно почуяв, что главная добыча уходит от них, накинулись на прикрывавших отход Дорожа воинов с удесятеренной силой, и вскоре ему самому пришлось, что есть силы размахивая мечом, отбиваться от ударов. К счастью для него, он все‑таки смог выбраться из мешанины боя, где люди, занятые своим страшным делом, опьяненные кровью, уже ни на что не обращали внимания, да и лесная опушка была совсем близко: конь пару раз скакнет через изувеченные мертвые тела ратников — и вот он лес.
Из противников, упорно преследовавших Дорожа, осталось только трое. Одного ударом меча сбил с седла последний из охранявших воеводу дружинников. Второй, молодой татарин с кривой усмешкой, радостно крутил над головой сверкающей на солнце саблей и что‑то кричал. Дорож, неловко повернувшись в седле, приготовился отразить удар.
Татарин почти догнал воеводу, но нанести смертельный удар не успел: громко вскрикнув, повалился на спину и выронил саблю из рук. Воевода в очередной раз на ходу оглянулся и увидел, как скакавший позади всех широкоскулый воин, замедлив бег своего низкорослого коня, со злостью откинул за спину лук, поразивший вместо врага своего соплеменника. Широкоскулый уже было взялся за рукоять сабли, но, сраженный ударом меча, схватившись за шею, беззвучно упал в грязное месиво. Выручил Дорожа один из русских ратников, решивший по примеру своего воеводы оставить сражение.
Беглецы, которых становилось все больше, стараясь не встретиться взглядом друг с другом, устремились к лесу. Одни, не обращая внимания на свист стрел, отправленных им вдогонку, спешили углубиться в чащу, чтобы в непроходимых дебрях найти защиту, пробирались по сугробам все дальше и дальше от места боя. Другие, стараясь оторваться от преследователей, выбрались на дорогу, ведущую к лагерю на берегу Сити, помчались по утоптанному тысячами копыт снегу, то и дело подстегивая взмыленных коней.
Следом за дружинниками, в панике покидавшими место боя, неслись воины Бурундая. Не было б у них таких «проводников», глядишь, проплутали бы они по лесам день–другой в поисках великого князя, но вышло иначе…
Жалкие остатки разгромленных сотен на этот раз преодолели путь, отделявший их от лагеря великого князя, гораздо быстрее. Это и понятно, ведь тем, кто отставал, грозила неминуемая гибель: их нещадно разили тучи стрел и сабли опьяненных легкой победой татар.
В панике пустившись наутек, никто — даже сам воевода — не подумал о последствиях такого шага, а он обернулся крахом не только для сил, собранных Юрием Всеволодовичем для отпора татарским туменам, но и для самого великого князя и всего его княжества.
Спасающиеся бегством русские ратники привели врага к ничего не подозревавшим и не ожидавшим такого поворота событий товарищам.
Дорож успел лишь на немного опередить преследователей. С криком «Татары!», проскакав мимо выставленных у кромки леса редких дозоров, беспечно греющихся под лучами теплого солнца, он понесся к тому месту, где в отдалении, за широким полем, за темными крышами немногочисленных изб, виднелась макушка великокняжеского шатра. Сопровождавший воеводу десяток дружинников, среди которых оказался и один из сотников, с громкими криками понеслись к разбросанным по всему берегу Сити дружинам, но достичь их не успели.
— Княже, обошли уже нас татары, — задыхаясь, крикнул Дорож на ходу, едва увидев Юрия Всеволодовича.
Великий князь только что вышел из шатра, успев распрощаться с разъехавшимися с совета князьями и воеводами, и теперь, стоя в окружении гридей, с удивлением наблюдал за всадником, приближавшимся к нему на взмыленном, страшно хрипящем коне.
— Дорож, — выдохнул он, наконец‑то узнав в краснолицем, бешено вращающем глазами воине своего воеводу. — Татары? — каким‑то бесцветным голосом повторил князь, но через мгновение, когда до его сознания дошел смысл услышанных слов, он, едва овладев собой, заорал зычным голосом: — Татары!!!
Люди, стоявшие рядом с князем, словно очнувшись от этого крика, кинулись к возам, где были сложены доспехи, и уже не видели, как Дорож, немного не доехав до княжеского шатра, наклонился к конской гриве и, спустя миг, повалился на землю, сраженный меткой татарской стрелой.
— Татары! Татары! Татары! — раздавались отовсюду голоса.
Еще эхом неслось по полю это страшное слово, а незваные гости, молниеносно сметя так и не успевшие взяться за оружие дозоры, уже начали свой кровавый пир.
Егор Тимофеевич вел неторопливую беседу с одним из своих бывших соратников: с Федотом он давно не виделся, и теперь оба были рады возможности вспомнить товарищей и былые походы, сетовали, что год начался с плохих вестей. Воевода то и дело посматривал по сторонам, пытаясь среди человеческой массы отыскать знакомую фигуру сына, но это ему не удавалось, и он переводил глаза на князя Михаила. Тот, безмятежно раскинув руки, лежал на возу, уставившись в высокое чистое небо.
Дружинники в ожидании Ратибора, еще утром ускакавшего к великому князю, коротали время, кто как мог. Одни отправились на берег Сити, последовав примеру воинов стоявшей неподалеку дружины ярославского князя Всеволода Константиновича, уверявших, что, выдолбив лунку в истончившемся под первыми весенними лучами льду, можно быстро наловить рыбы и сварить замечательной ушицы, другие, пользуясь благоприятным моментом, дремали, третьи, как и воевода, были заняты разговорами.
Внезапно, оборвав беседу на полуслове, старые друзья, переглянувшись, одновременно замолчали и, вытянув шеи, будто пытаясь увидеть что‑то еще невидимое, повернули головы в ту сторону, где вдали, за прозрачной рощицей, стояли дружины великого князя.
Неясная тревога неожиданно охватила многих воинов, и, оставив свои занятия, они, машинально положив ладони на рукояти своих мечей, напряженно прислушались к доносившимся оттуда новым, едва различимым звукам.
— Ты что‑нибудь слышишь? — озабоченно спросил Федот друга, не отрывая взгляда от рощицы.
— Да, — ответил тот и, будто пытаясь найти что‑то подтверждавшее страшную догадку, мгновение–другое помолчал, а потом, уже не сомневаясь в своей правоте, сказал громко: — Это бой! — И, повернувшись к дружине, закричал раскатисто: — Все–е-е к ор–р-ру–жию–ю!
— К оружию! К оружию! — покатился эхом до самых дальних рядов этот клич.
Раздался клич вовремя.
Не успели еще облачиться в доспехи все воины и лишь небольшая часть их, оседлав коней, изготовилась к встрече врага, как уже ясно стали различимы и звон металла, и крики дерущихся, а через несколько мгновений на пригорке среди веселых тоненьких березок показалось несколько всадников, которые что‑то возбужденно кричали. Возглавлял их Ратибор.
— Дружина, к бою! Татары здесь! — долетел до рядов крик.
— Татары! — пронесся ветер над рядами, это сотни глоток повторили, все разом выдохнули страшное слово.
— Татары!
— Поганые? Здесь? — переспрашивал кто‑то в недоумении, не отрывая взгляда от несущегося во весь опор Ратибора.
Ратибор уже отъехал от великокняжеского шатра на почтительное расстояние, когда услышал за спиной странные крики, и, обернувшись, увидел, как по направлению к лесу наперерез появившимся на опушке татарам ринулась одна из княжеских сотен, за ней спешила другая. Молниеносно оценив ситуацию, воевода огрел плетью коня и понесся к своей дружине, по пятам за ним двигалась его немногочисленная охрана.