Без малого год, изнуряя себя постом, поддерживая молитвой, великая княгиня ждала возвращения из неведомой страшной стороны сына и супруга и дождалась‑таки. Возвратился наконец Ярослав Всеволодович домой, получив старейшество над всеми русскими землями. Вместе с другими горожанами, испытавшими искреннюю радость оттого, что великий князь вернулся к ним в полном здравии, отстояла Феодосия долгую службу в церкви, а потом ее будто разом покинули силы. Она слегла, и сколько ни выхаживали, сколько ни поили ее отварами из заветных трав знахарки, великая княгиня таяла на глазах, словно льдинка под теплым весенним солнцем. Перед самой смертью она постриглась в монахини в Георгиевском монастыре, где и была похоронена рядом со своим первенцем, Федором.
Угли давно потухли, и в шатер снаружи вползал холод. Михаил Ярославич зябко передернул плечами, но не стал будить отрока, забывшего о необходимости поддерживать тепло в княжеском шатре. Дотянувшись до брошенного рядом корзна, князь укрылся им. «Надо бы хоть немного поспать», — сказал он сам себе и заворочался, поудобнее устраиваясь на своем ложе. Он услышал, как под медвежьим покрывалом слабо хрустнула ветка, а затем привыкшими к темноте глазами увидел, как в углу зашевелился Николка. Мальца, видно, тоже пробрал холод, и он, проснувшись и поняв, что оплошал и не выполнил порученное дело, едва слышно ойкнул. Стараясь двигаться как можно тише, отрок выбрался из шатра и вскоре вернулся с плошкой, наполненной яркими горячими углями. С опаской посмотрев в сторону князя, он увидел, что тот крепко спит.
И в самом деле, Михаил Ярославич лежал с плотно сжатыми веками, но не спал. А как уснуть, если завтра он увидит первый в свой жизни собственный удельный город. Хоть и мал, как сказывал сотник, этот городок, но все ж таки свой! Да и он, Михаил Ярославич, для Москвы, почитай, первый князь! Должно быть, подумал он, уже сейчас почивает дружина на землях, что стали теперь его владениями.
«Что ж, не завиден удел, — размышлял князь Михаил, — да на то была воля отцова. Но вот кто теперь скажет, вправду ли отец так решил? Сгинул он в чужой стороне, пострадал от рук безбожных, а о воле его сообщил осиротевшим племянникам, новоиспеченный великий князь. Александр с Андреем собрались в Орду ехать, чтобы хан дозволил им править в их же вотчинах. Братья звали и его собой, чтобы испросил удел побогаче. Только зачем он нужен богаче? Чтобы выход больше в ненавистную Орду посылать? Нет уж, лучше он, князь Михаил, будет в захудалом уделе княжить, водой и квасом питаться, чем станет умножать богатства ворога поганого.
И как это братья решились ехать в логово погубителей отца? Ведь незваными явятся. Будет ли Господь к ним благосклонен, не отвернется ли от тех, кто идет на поклон к безбожникам?
Отца‑то вот Бог не уберег, и слух упорный идет, что из‑за наговора завистника принял он мученическую смерть. Не верят братья этому, но, глядишь, разузнают что‑либо в Орде, тогда поверят, как верит он. Может, повезет им, даст Бог, обойдется все миром, вернутся они живы невредимы. Вон Святослав же довольный приехал!»
Михаил опять поежился, но теперь не от холода, а словно вновь ощутив на себе взгляд ледяных глаз Святослава Всеволодовича.
— Чем недоволен, Михаил Ярославич? Али ожидал чего большего? Может, великим князем вознамерился стать? Погоди чуток, на все воля Божья, — ухмыляясь, проговорил сквозь зубы Святослав и добавил елейным голосом: — Ты уж не сетуй на меня, я ведь только завещанное вашим отцом раздаю. Кто что заслужил, то и получай!
В ушах князя отчетливо звучал этот приторно-сладкий голос, а перед глазами стояло не лицо Святослава, а злобно оскалившаяся звериная морда. Точно такую, только умело вырезанную мастером из камня, Михаил видел среди узоров, украшавших стены Георгиевского собора в Юрьеве–Польском, когда, сопровождая отца в поездке по землям Владимирского княжества, разоренного нашествием, он оказался в Святославовой вотчине.
Диковинный зверь еще скалил зубы, но до слуха князя, забывшегося на короткое время в тяжелом сне, доносились уже другие голоса.
Наступило утро.
Он открыл глаза и потянулся, по звукам, доносившимся снаружи, понял спросонья, что дружина уже готовится к дальнейшему пути, и усилием воли заставил себя подняться. В своем малом походном шатре князь снял свиту и рубаху, откинув полог, вышел на свет Божий.
Морозный воздух охватил молодое крепкое тело. Князь, фыркая и кряхтя, неспешно стал поочередно растирать колким снегом жилистые руки, плечи, шею и широкую грудь. Потом, набрав снег в ладони, словно в воду опустил в него украшенное небольшой русой бородкой лицо, которое от такой процедуры враз посвежело. Закончив с умыванием, Михаил неторопливо направился к шатру, но перед самым входом наклонился, зачерпнул ладонью снег и, улыбаясь, запустил им в заспанную физиономию Николки, который держал наготове полотенце.
Егор Тимофеевич, наблюдавший за этой сценой со стороны, обрадовался, увидев, что настроение у Михаила Ярославича после отдыха улучшилось, воевода и не догадывался, что князь погрузился в сон едва ли не перед самым рассветом.
Воевода привык спать мало и даже после очень непродолжительного, но всегда крепкого сна вставал бодрым и полным сил. Вот и в это утро устроившийся на ночевку в небольшом шатре рядом с санями, на которых были уложены боевые доспехи дружинников, Егор Тимофеевич пробудился еще до утренней зари. По своему обыкновению, он проверил, исправно ли несут службу гриди, выставленные для охраны растянувшейся по дороге дружины, и, удовлетворенный увиденным, отправился к сотнику Никите.
Оказалось, что сотник уже и сам на ногах, и его люди готовы отправиться вперед, чтоб еще раз удостовериться, что в заснеженном лесу дружина не сбилась с пути. Егор Тимофеевич одобрил расторопность Никиты, и тот, получив приказ воеводы, с десятком дружинников поспешил по дороге, ведущей к Москве.
К тому времени, как ночная темнота под натиском белого марева отступила в глубину леса, Никита вернулся и, не скрывая радости, сообщил воеводе, что, как он убедился, цель их совсем близка.
Подгоняемые желанием как можно быстрее добраться до места, до теплых домов и сытной еды, дружинники бодро двинулись в путь, и уже в скором времени передовой отряд оказался на опушке леса. Никита, переглянувшись с воеводой, который ехал с ним рядом, развернул своего коня и, приподнявшись в стременах, замахал рукой. Князь, почти не отрывавший острого взгляда от головы колонны, сразу же заметил этот знак и мимо расступавшихся перед ним дружинников погнал коня вперед.
— Смотри, Михаил Ярославич, вон она, твоя Москва! — в то время, когда князь поравнялся с ним, сказал Егор Тимофеевич и указал на дымки, поднимавшиеся вдалеке за широким заснеженным полем.
— Москва… Москва… Москва… — эхом пронеслось долгожданное слово по всей цепи, докатившись до обоза.
— За полем — река большая, почитай, как Клязьма будет. А вон там, вдалеке, на взгорке, видишь, князь, темная полоса? Так это детинец [12], — объяснял со знанием дела Никита. — Надо нам теперь к переправе идти…
— Зачем переправу искать, время зря терять? По льду пройдем, — перебил его подоспевший сотник Василько.
— Больно ты прыток. Запамятовал, видно, что стало с псами–рыцарями, которых князь Александр под лед отправил? — сказал поучительно воевода нетерпеливому молодому сотнику.
— То ж рыцари. У них доспехи тяжелые. Да к тому же по весне дело было. А мы и так пройдем, в этот раз не одну реку уже миновали, — твердил Василько упрямо.
Князь, из‑под ладони внимательно разглядывая едва–едва открывавшийся вдали городок, с интересом прислушивался к беседе, что шла за его спиной.
12
Детинец — внутреннее укрепление города, с конца первой половины XIV в. входит в употребление слово кремль («кремник»).