— Как знать, какая ей судьба уготована… Может, не напрасно она ждет… Может, сны‑то ее явью обернутся, — проговорила тихо старуха и уткнулась в рукоделье.
Ульяна больше ничего не стала говорить, поняв, что ее старая мать и дочка, кажется, совсем забыли о действительности и живут в призрачном мире несбыточных надежд.
Марья в это время не торопясь шла к торгу. Ей казалось, что все обращают на нее внимание: вот и те несколько встреченных ею по дороге мужиков посмотрели ей в след, и две бабы, о чем‑то беседовавшие у приоткрытой калитки, проводили ее, как ей почудилось, завистливыми взглядами. Такое внимание только прибавило девушке уверенности в себе. Несмотря на снежную крупку, что временами норовила сыпануть в лицо, Мария шла с высоко поднятой головой, горделиво поглядывая по сторонам, сожалея, что нынче на улице так мало людей, и коря себя за то, что не догадалась раньше попросить платок у бабушки. Правда, она была уверена, что старуха ни под каким предлогом не захочет даже на короткое время одолжить свой замечательный платок, и была права.
«Прошлой зимой я лишь вытащила его, так она на меня как бранилась, а теперь сама взять предложила, — подумала с удовлетворением Марья и улыбнулась, зная причину, которая заставила расщедриться бабушку. — Не расскажи я ей о том, что князь у наших ворот останавливался, да не покажи подарок его, она бы к сундуку и близко подойти не позволила!»
Девушка опять улыбнулась, и проходивший мимо безусый отрок, решив, что ее загадочная улыбка предназначалась ему, засмотрелся на красавицу и чуть было не угодил в сугроб.
«Может, зря я ей все рассказала? — засомневалась неожиданно Марья, и улыбка исчезла с ее лица. — Может, помалкивать надо было? А вдруг баба Луша обо всем матери проговорится? Та ведь наверняка в доме Запрет, и уж за ворота тогда мне не выскользнуть. Хорошо хоть нынче я птица вольная! Правда, что матери печалиться, — она зло усмехнулась, — ведь не бродень какой, а сам московский князь глаз на дочь ее положил, подарки дарит! Бабка и та вон не устояла, всплакнула даже. Еще чуток, и заголосила бы, будто уж сваты приехали. А мне и сватов никаких не надобно, лишь бы быть подле лады моего!» От этой мысли ее словно обдало горячей волной, заставившей щеки ярко заалеть.
Марьиного смущения никто заметить не мог: дорога в этот момент почти опустела, лишь молодой мужик в нескольких саженях впереди как раз выезжал на пегой лошадке из ворот. А если б даже тот мужик или кто другой заметил, что щеки девушки стали пунцовыми, то наверняка отнес бы это на собственный счет и лишь обрадовался произведенному на молодицу впечатлению.
Отдав узелок с едой отцу, она немного посидела в его лавчонке, не переставая думать о своем, слушала обычные отцовские сетования. Марья уже собиралась уходить, когда в монотонном однообразии его слов ее ухо уловило дорогое имя.
— Что ты про князя сказал? — спросила она, разом очнувшись.
— Да вот, говорю, наведался он на торг. Рассказывают, будто выбирал украсы у гостя, прибывшего из дальней стороны. — Отец сощурил глаза и растянул губы в хитроватой улыбке, вспомнив об этом торговце, который был вынужден остаться в Москве и с трудом перенес зимнюю стужу. Юшко передернул плечами и мечтательно проговорил: — Какую‑то молодицу, видать, одарит.
Щеки Марии опять стали пунцовыми, она была твердо уверена, что именно для нее князь выбрал украшения, и ей на мгновение показалось, что отец знает ее тайну. Однако Юшко даже не глядел на дочь и смущения ее не заметил — его заботило только то, что из‑за ненастья не идет торговля. Поняв это, Марья немного успокоилась, осталась лишь обида, вызванная тем, что отец даже не обратил внимания на дочкин наряд…
Но вдруг до ее сознания дошел весь смысл сказанного отцом.
Она с ужасом поняла, что князь уже был на торге и отсюда мог отправиться куда угодно, мог — и к ее дому. А ее там нет! Марья чуть не расплакалась — ведь теперь уж точно сегодня ей не встретить суженого. Спросить у отца, давно ли был князь на торге, нельзя — она боялась вызвать у него подозрения. Промямлив какие‑то ничего не значащие слова и распрощавшись с отцом, Мария вышла из лавчонки, в спешке забыв забрать узелок с опустевшим горшком. Куда теперь идти, она не знала, но и возвращаться домой не хотелось. Бесцельно побрела она мимо лавок, мимо торговцев, почему‑то даже не пытавшихся предложить ей свой товар и лишь с сочувствием поглядывавших на чем‑то опечаленную девушку.
Занятая своими горькими мыслями, она все шла и шла, не замечая ни товаров, свезенных в Москву из окрестных весей и дальних городов, ни людей, число которых явно прибавилось, наконец, подняв глаза, увидела впереди стены детинца. Тут только Мария услышала слабый шум торжища, оставшегося позади, скрипучий голос, посвист, щелчки кнута, чей‑то смех и тихое похрустывание сена, которое жевали лошади, безучастные ко всему происходящему вокруг. Она огляделась и увидела, что скрипучий голос принадлежал какому‑то бойкому дедку. Его сани были зажаты со всех сторон санями и возками, владельцы которых тут же вели торговлю какой‑то снедью. Как дедок ни старался, как ни дергал поводья, как ни покрикивал на свою неказистую лошаденку, но сани не могли выбраться с разъезженной обочины на дорогу. Остановившись в нерешительности, девушка некоторое время равнодушно наблюдала за мучениями возницы, а потом, поглядев на высокие заборолы, которые, как ей показалось, упирались своими острыми концами в самое небо, словно зачарованная побрела к детинцу.