Чей‑то заливистый смех донесся сзади, ей послышалось, что ее кто‑то окликнул, она обернулась и, увидев рядом страшную харю, в ужасе отшатнулась, закрыв лицо руками. Дружный хохот оглушил Марию, которая ничего не понимающим взглядом смотрела налетевших откуда ни возьмись ряженых, толкавшихся, хватавших ее за рукава, пытавшихся стащить с плеч белый платок, тянущих крючковатые пальцу к ее лицу. Вдоволь поглумившись, веселая толпа с хохотом и криками покатилась в сторону закованной льдом реки, где с незапамятных времен устраивались шумные игрища. Только тут Мария, с трудом придя в себя, поняла, что, словно малый ребенок, испугалась ряженых, их грубоватых шуток, страшных, разукрашенных сажей харь с пеньковыми и мочальными бородами и взъерошенными космами.
Она посмотрела на быстро удалявшуюся шумную ватагу, поправила сбившуюся набок шапочку и грустно улыбнулась. Девушка вспомнила, как в прошлом году вместе с подружками со смехом и радостными криками летела по накатанному склону, как они кидались снежками, смотрели, как горит огромное соломенное чучело, а потом, насмеявшись вволю, проголодавшись и немного замерзнув, отогревались в хлебосольном Анюткином доме, ели блины и опять смеялись и радовались, что удалось перехитрить молодцов, которые чуть было не увязались провожать их до дома. Казалось, что это было так давно, и теперь ей совсем не до беззаботного веселья.
Стоя перед гостеприимно распахнутыми огромными воротами, окованными железными листами, она мгновение–другое раздумывала, а потом решительно зашагала по бревенчатому настилу, снег с которого в этом месте был тщательно сметен. Едва Мария прошла ворота, как солнышку удалось наконец‑то пробиться сквозь молочное марево, и поэтому ей показалось, что она попала совсем в другой, радостный мира Снег искрился под ногами, ступавшими по укатанной дороге, переливались в солнечных лучах слюдяные окошки в богатых палатах, мимо которых она шла, посверкивали наконечники копий и доспехи воинов, стоявших на страже у ворот, за которыми высились княжеские хоромы.
Она некоторое время смотрела на стражников. Те приосанились под ее пристальным взглядом и уже даже собирались заговорить с пригожей молодицей, но она, постояв мгновение–другое, отвернулась и, словно растеряв всю свою решительность, медленно пошла к церкви, купола которой виднелись недалеко от ворот, ведущих к бору.
«Спросить бы у кого, узнать бы, тут ли сейчас Михаил Ярославич, не уехал ли куда, а если уехал, то когда вернется. Только разве ж кто скажет?» — думала огорченно Мария, которая никак не хотела свыкнуться с тем, что сегодня ей уже вряд ли стоит надеяться на встречу с князем. Вздохнув, она проговорила вслух тихонько и как‑то неуверенно:
— Да и нельзя это, не пристало так девице поступать!
Михаил Ярославич и сам не знал, когда надумает возвращаться в свои палаты.
С утра он не находил себе места. Такая неожиданная и какая‑то нелепая смерть Кузьки Косого словно выбила его из седла. Суд над Кузькой, по задумке князя, должен был показать не только силу княжеской дружины и его самого, — в чем, как полагал Михаил Ярославич, в небольшом Московском княжестве теперь наверняка никто не должен был сомневаться, — но, главное, продемонстрировать всем мудрость молодого правителя.
Увидев у ног своего коня обмякшее тело предводителя ватаги, князь как будто разом потерял интерес ко всему, что касалось этих бродней, расхотелось выслушивать своих людей, занимавшихся по его приказу дознанием, решать дальнейшую судьбу раскаявшихся татей, которая стала ему безразлична.
Он постарался скрыть ото всех свое негодование поспешными действиями гридня, ведь тот поступил именно так, как и должен был поступить. Однако досада все равно оставалась.