Мчал Марию в неизвестность князь, что подхватил ее, как подхватывает невесомое перышко ветер, не знающий, где выпустит из объятий свою легкую добычу.
А она, благодарно улыбаясь и часто моргая, чтоб прогнать предательски выступившие на глазах слезы, уже не пыталась сдерживать бешено колотящегося сердца, не понимая, чье сердце так стучит — ее или князя.
В удивительном сне, привидевшемся накануне Марии, как оказалось, переплелись и правда и неправда. Стали явью и высокие палаты, и светлая горница, только вот случилось все не так, как представляла она.
Коршуном кинулся к ней суженый и, подхватив ее, молнией полетел к своим палатам, по дороге шепча ей на ухо какие‑то нежные слова, которых она не разбирала от волнения и охватившего ее в последний миг страха. Князь взбежал вместе со своей добычей на высокое крыльцо и, только оказавшись в опочивальне, выпустил ее из объятий. Ощутив под ногами твердь, Мария вдруг ослабела, в один миг вернулись все ее сомнения, нахлынувшие чувства лишили сил.
Она стояла, как каменное изваяние, на том самом месте, куда ее поставил князь, и могла лишь наблюдать, не отводя взгляда, за его порывистыми движениями. Поспешно скинув корзно, он крепко обнял Марию, стал осыпать ее лицо горячими поцелуями, а потом, чуть отстранясь и не глядя ей в глаза, принялся раздевать ее. На пол вслед за белым бабкиным платком и шапочкой с глухо стукнувшимися о широкие половицы колтами, прикрепленными к ней, упал и старый кожушок. Его непослушная застежка все никак не хотела поддаваться неловким княжеским пальцам и была вырвана вместе с куском изрядно вытертого меха. Узелок на витом гашнике оказался послушнее, и через мановение ока тканная из шерстяных нитей тяжелая запона, лишь немного растрепав косы, отлетела в сторону. Девушка, почувствовав, как ее тело охватил холодок, инстинктивно поднесла руку к расшитому вороту рубахи, стянутому тонкой цветной тесемкой, и тут же отдернула руку, коснувшись крепкой мужской руки. Узелок на тесемке развязался словно сам собой.
Шепча что‑то, князь легко поднял девичье тело и спустя мгновение опустил его на свое ложе, застланное мягким покрывалом.
Через некоторое время, переступив через сафьяновые сапоги, рядом с которыми на медвежьей шкуре валялись сапожки с украшенными вышитыми цветами голенищами, князь шагнул к столу, взял кувшин и, сделав несколько больших глотков, вернулся к ложу.
Та, чьей любви он жаждал с той самой поры, как увидел на кривой московской улочке, лежала, бесстыдно разметавшись на смятом покрывале, и удивленными глазами смотрела на своего возлюбленного, не веря, что ее сон стал явью и тот, о ком она так мечтала, теперь рядом с ней. Ее разорванная испачканная рубаха валялась в стороне от ложа, напоминая им обоим о совершенном грехе прелюбодеяния. В темных, как омуты, глазах он не видел теперь любви, но не было в них ни ненависти, ни страха — лишь одно удивление, немного смутившее молодого князя. Ее белое тело, будто светившееся в сумраке, незаметно прокравшемся в княжеские покои, безудержно манило к себе, и Михаил Ярославич вновь заключил это податливое тело в свои жаркие объятия.
Время пролетело татарской стрелой. Ночь спустилась на землю.
Мария, забыв о недавних страхах и сомнениях, забыв о своем доме и девичьей чести, утомясь от безудержных ласк возлюбленного, заснула безмятежным младенческим сном, укрывшись от нескромных мужских жадных взглядов лишь перепутанными темными прядями давно расплетшихся кос. А он, так долго искавший темноокую красавицу, боялся выпустить свою добычу и неотрывно смотрел на ее лицо, припухшие от поцелуев губы, на тонкие брови и длинные ресницы и все никак не мог наглядеться.
Ей не хотелось пробуждаться, она боялась, что, открыв глаза, снова увидит перед собой знакомую каморку с застиранной занавеской, но ее тело, нежившееся на мягком ложе, подсказывало, что все с ней случившееся — это не ночное видение. Марии почудилось, что она слышит какие‑то мужские голоса. Из‑за двери и в самом деле доносился едва слышный разговор, слов было не разобрать, но, видно, разговор шел суровый. Она потянулась и с некоторой опаской приоткрыла глаза.
Князя рядом не было, и Марию это испугало. Наверное, он там, за дверью, в малой горнице, но ей от этого не легче. Как же ей быть? Вон и солнце уже пробивается в щель между ставен, нельзя ж бесконечно нежиться в тепле. Она приподнялась на локте, ища взглядом свою одежду, но, к своему ужасу, увидела, как, тихо поднявшись с лавки у окна, к ней направляется какая‑то тень. Онемев, Мария схватилась за одеяло обеими руками и натянула его до самых глаз, которые неотрывно следили за неумолимо приближавшейся тенью.