Князь последний раз сжал кулаки, сам налил в свой граненый кубок ставленого меда, выпил залпом и, утерев тыльной стороной ладони пшеничные усы, заговорил…
Разошлись собеседники, когда не закрытое ставнями окошко посветлело.
Князь, довольный тем, что разделил свою тяжелую ношу, поспешил в опочивальню к Марии, которая давно спала, потеряв надежду увидеть своего ненаглядного.
Отказавшись от предложения князя устроиться на ночлег на лавке в горнице, воевода отправился в свои «хоромы», как он называл избу, где жил с самого приезда в Москву, никуда не собираясь из нее перебираться и совсем не думая начинать строительство собственной усадьбы. Тяжело ступая отекшими за время долгого сидения ногами, воевода вышел в сени, где на большом сундуке еще несколько мгновений назад мирно похрапывал Макар, теперь суетящийся в горнице.
На улице было еще темно. Егор Тимофеевич, подождав на крыльце, пока ему подведут коня, тяжело взгромоздился в седло и, вдохнув холодный влажный воздух, направил коня к «хоромам».
Конюший, проводив взглядом удаляющуюся сгорбленную фигуру воеводы, перекрестился. Он уже ожидал нагоняя за то, что уснул и проворонил выход боярина, которому пришлось в ожидании своего гнедого топтаться на ступенях. Но видно, Егор Тимофеевич, любивший во всем порядок и строго наказывавший за нерадивую службу, был сильно чем‑то озабочен и потому не обратил внимания на провинность холопа, иначе наверняка угостил бы плетью.
Думы о ночном разговоре постепенно отодвинулись на второй план.
Вести из Владимирского княжества Михаила Ярославича радовали мало, делая совсем призрачной его надежду на бунт в стольном городе, благодаря которому он надеялся прогнать с великокняжеского стола ненавистного Святослава.
Уже многие владимирцы были Святославом недовольны, но выступать против него не торопились. Да и как выступать, ежели, с какой стороны ни посмотреть, он сел в их город по праву. Мало того, что очередь его подошла, ведь он последний из Всеволодовичей, так еще и в Орде поддержкой заручился.
Может, и прогнали бы люди злобного птенца, чудом из всего выводка уцелевшего, так не имели в том опыта, чтоб своими силами князя изгонять. В этом только новгородцы поднаторели. А городу, что не так давно и стольным стал прозываться, не годится такое учинять. Ведь может статься, что надумает очередной князь да и перенесет свою столицу в другой город — из тех, что поспокойнее. Не то чтобы припомнит обиду, его предшественнику нанесенную (ведь, возможно, только благодаря ей и на престол забрался), а просто на всякий случай — чтоб самому такой участи не удостоиться. За богатыми да знатными, что к великому князю лепятся, торговый люд вслед потянется, и Владимир, только–только начавший после разгрома прежнюю силу набирать, окажется не у дел, захиреет. Потому, видно, и не торопятся владимирцы Святославу на порог указывать. Вот если б повод был к чему придраться, вот тогда бы, может быть, отважились. Но повода все не было.
Проходили дни, недели, а поджидаемые князем вести все никак не могли добраться до его городка.
Однако, несмотря ни на что, Михаил Ярославич о задуманном не забывал, и чем больше времени длилось ожидание, тем чаще звал к себе воеводу и обсуждал с ним свои почти неосуществимые планы.
Воевода — наверное, от вынужденного безделья — тоже всерьез принялся обдумывать, как помочь князю занять владимирский престол. И как он ни ломал голову, выходило, что надо обязательно искать подмогу. Они вместе с Михаилом Ярославичем думали–гадали, кто бы мог встать на их сторону, но таковых не находилось и, посетовав на судьбу, заговорщики расходились, так ничего и не придумав.
Сердцем Егор Тимофеевич был на стороне своего князя, но умом понимал, что затея вряд ли удастся.
«Такая, видно, пришла пора, что каждому — до себя. Кто нынче за другого голову сложить захочет? Перевелись на Руси храбрые да отчаянные», — думал он, но тут же спрашивал себя, при чем же здесь храбрость, поскольку, чтоб в такое дело ринуться, слепая удаль нужна. Он перебирал в памяти имена и приходил к неутешительному выводу, что раньше таких отчаянных удальцов было полным–полно, а теперь нужны — не найдешь. «Прежде за удел горло друг другу перегрызть могли, брат против брата поднимался, сыновцы[57] на подмогу без зова спешили в надежде, что и им кусок перепадет. А потом, когда большая беда пришла, у кого и сил для смертной битвы не осталось, а кто ждал, чем дело кончится, надеялся, что соперника ворог уничтожит, а его удел стороной обойдет. А вон ведь как получилось…» Каждый раз, возвращаясь к этой мысли, он тяжело, совсем по–стариковски, вздыхал и заставлял себя вернуться к нынешним заботам и опять тяжело вздыхал, поскольку забот этих у него заметно поубавилось.