Князь на эти слова закивал, а гость продолжал:
— Новгородцы некоторые, будь их воля, давно бы по примеру псковского боярина Твердилы Иванковича ворота своего города врагам отворили. Им ведь главное, чтобы с Ганзой торг без помех вести. Да и вокруг не лучше дела: сумь и емь — на свеев глядят, чудь с водью да ижорой[60] всегда вере нашей православной сопротивлялись… Еще Юрий запретил латинским чернецам их в свою веру обращать. Ну и что с того, что православными назвались? Почитай, у многих крещеных за иконами идол еще хоронится. Им что митрополита слушать, что папу — все едино: и свечку поставят, и где‑нибудь на капище в лесной чаще своим незабытым богам помолятся.
— А что ж от людишек простых почитания ждать, когда и князья пастырей не больно‑то чтут, — сказал воевода.
— Это ты, Егор Тимофеевич, верно подметил. Говорят, еще Изяслав Мстиславич собрал епископов да заставил избрать митрополитом не грека, а нашего чернеца — как, бишь, его — Климента Смолятина. И Михаил Черниговский своего митрополита в Киеве ставил — игумена Петра Акеровича.
— Так его Даниил Романович сверг и епископов, что при нем были, разогнал, — вставил воевода.
— Да, да, — кивнул боярин и, поправив прямую белую прядь, упавшую на глаза, продолжил свою мысль: — А припомни‑ка Андрея, которого Боголюбским прозвали! Он‑то как отличился! Три раза епископа греческого прогонял, но добился‑таки своего, поставил угодного себе Федора, из киевского боярского рода. Думал, видно, князь, что Федор ему во всем послушен будет, а того не получилось, и рассорился с ним. Разобиделся князь, послал епископа на суд в Киев, где сидел митрополит Константин, давний недруг владыки. Уж он‑то отвел душу: низложенному владыке язык урезали и руку отрубили…
— Нечего сказать, по–христиански поступили, милосердно, — удивился Никита.
— А ты как думал? Власть, она везде власть. И священники, может, и ближе нас, смертных, к Богу стоят, но они такие же люди, как и все… — с тоской в глазах посмотрел на сотника воевода.
— Слышал я как батюшка на службе про хана Батыя ласковые слова говорил, так ушам своим не поверил, — не унимался Никита.
— И я в первый раз не поверил, — неожиданно поддержал его князь, — с тех пор пред иконой, что мать мне вручила, молюсь. Не хочу более слушать похвалы врагам земли моей, которую они кровью русич чей обильно полили.
— Люди Батыги Божьих храмов без особой нужды не трогают, может, потому и возносят пастыри наши за них молитвы… — проговорил воевода.
— Это на их совести. Говорят ведь, что всякая власть от Бога, а нынче верх над нами Орда взяла, вот и превозносят наши иерархи нехристей, чтоб паче чаяния бунтовать людишки против татар не вздумали! А куда уж бунтовать с такими‑то силами? Потому, я думаю, и Ярослав Всеволодович, светлая ему память, вынужден был смириться с тем, что ордынские ханы выше наших князей стали. Это он понимал, вы вот с братом уразумели, до меня и до некоторых таких, как я, горькая правда дошла, а в народе‑то разные на сей счет мысли бродят, могут с отчаяния и за вилы схватиться — терять ведь все одно нечего. А проповеди от смуты всех берегут. Вот и подумаешь, что, выходит, и они на пользу. Обиженным где еще теперь успокоение найти, как не в храме? Как тумены татарские ушли, народ валом в соборы повалил, последнее, что осталось, к алтарю понес. Еще жить негде было, а храмы первыми из руин поднимали. Значит, так сами люди захотели, — ответил на это боярин.
— Как не захотеть, когда тебе твердят, что в разорении земли родной, в гибели родных виноват ты сам. Грешил, мол, в храм редко ходил, пост не соблюдал. А подумать, так ли это, горе мешает! Кто ж грех свой не станет замаливать? Принес дары, свечку поставил, помолился — вроде и полегчало, — сказал воевода, глядя куда‑то в сторону, — а душа‑то все равно в тоске тонет. Сам знаю. Никогда обо всем этом не думал прежде, думать стал, как с князем живым от татар ушел…
Воевода замолчал. Молчание надолго воцарилось в княжеской горнице. Прервал его сам князь.
— А мне вот какая мысль покоя не дает, — сказал он, — кто ж нам на подмогу придет? Ведь у Киева давно прежней силы нет, Рязанское княжество, почитай, более всех от поганых пострадало, и даже новгородцы теперь отложиться хотят. С кем же, если понадобится, нам против Орды встать?
— Ты, князь, зря союзников ищешь. Брат твой давно, видать, понял, что теперь с татарами не воевать, а уживаться надобно. Так и Ярослав Всеволодович дело вел, — ответил Северьян.
60
сумь и емь — на свеев глядят, чудь с водью да ижорой… — Сумь, емь, водь, ижора — финские народы; свеи — шведы.