Уже давно звезды холодно блистали в черной вышине, а князья все сидели у костра и вели тихую беседу. Никто не осмеливался их потревожить. Хоть и дед, и отец Михаила немало зла принесли Рязанскому княжеству, однако и рязанцы в долгу не оставались, а порой сами своими действиями навлекали на себя гнев владимирских князей. Прошлые распри собеседников не волновали, теперь были у них дела поважнее. После короткого отдыха они по–дружески распрощались, дав клятву никому не раскрывать того, о чем говорили и о чем условились. Разъехались каждый в свою сторону, оба обеспокоенные возможными переменами.
Когда наконец отряд Михаила Ярославича вернулся в город, князь получил долгожданное известие. Поздним вечером его привез возвратившийся из Владимира Демид.
Сотник уехал в стольный город великого княжества сразу после Троицы, после того как отшумела веселая свадьба Василька. Повод для отлучки был невеселый: с купцами передали ему весть о том, что тяжко заболел отец, и князь, нисколько не раздумывая, отпустил Демида, который уже не надеялся застать родителя живым. Воспользовавшись случаем, Михаил Ярославич поручил сотнику навестить родню одного своего давнего знакомого. К удивлению и великому удовольствию московского князя, тот вместе с сотником приехал в Москву.
— Давненько, ой давненько мы с тобой, Иван, не видались, — заключая гостя в крепкие объятия, говорил князь, не скрывая своей радости от встречи.
— Да, немало времени прошло, — смущенно отвечал хриплым голосом гость.
С трудом верил князь в то, что этот седой, будто от долгих лет жизни сгорбившийся человек тот самый отчаянный рубака, который мог одним взмахом рассечь врага до седла, что перед ним сейчас стоит тот самый весельчак, который лишь на три года старше его самого.
Михаилу Ярославичу не терпелось сразу же приступить к расспросам, и он, сжимая кулаки от волнения, спросил: «Что с братьями?» А услышав добрую весть об Александре и Андрее, смог только кивнуть. Некоторое время он стоял, склонив голову, моргал часто, чтоб прогнать с глаз невесть откуда набегавшую влагу, которую никто не должен был видеть. Потом, взяв себя в руки, князь посмотрел в глаза гостю, которому и без слов было понятно его состояние, спросил хриплым голосом: «А твой?». «Жив», — кивнул Иван и тоже опустил голову. Больше князь вопросов не задавал, а, положив руку на плечо гостя, предложил:
— Ты, Иван, перво–наперво отдохни в моих палатах. Наговориться успеем. Тебе с дороги выспаться не грех. А поутру за беседу примемся. Чую я, что не короткой ей быть, — вздохнул он, отводя взгляд от согбенной фигуры.
О своем боевом товарище князь знал лишь то, что вместе с небольшим отрядом Александра Ярославича он отправился в Орду в надежде отыскать там и выкупить из неволи своего старшего брата. Судя по виду Ивана, испытать ему довелось немало.
— Как прикажешь, Михаил Ярославич, — кивнул гость. — Ежели столько деньков да месяцев встречи ждали, за короткую ночку летнюю, что изменится? А я, и вправду, притомился малость.
После того как за гостем закрылась дверь, князь некоторое время говорил с воеводой, а когда, уставший, направился к своей опочивальне, Макар подвел к нему Агафью, сообщив коротко: «Вот. Дело у ней». Князь уже собрался сказать, что выслушает ее завтра, но тут вспомнил, что ранним утром опять покинет свои палаты, а, судя по тому, что Макар осмелился побеспокоить его в такое позднее — или раннее — время, дело было важное.
Ошарашенный известием Агафьи, князь хотел сразу же бежать к Марье, но мудрая женщина, не испугавшись возможного недовольства, остановила его, сказав тихо: «Я тебе, князь, тайну ее открыла, чтоб ты решение свое смог обдумать. Может, лучше до той поры, когда она тебе обо всем сама поведает, вида не показывать?» Князь с этим согласился и в сметенных чувствах переступил порог своей опочивальни.
Пролетела незаметно летняя ночь, но и за столь короткий срок умудрились выполнить люди князя данный им приказ. Когда гость, выспавшись и наскоро выпив молока из кринки, оставленной на столе в его горнице, явился в княжеские палаты, Михаил Ярославич уже поджидал его и с ходу предложил отправиться на берег реки, где для них была приготовлена ладья.
Гость такому предложению немного удивился, но перечить не стал и, сев в седло, в сопровождении князя и полутора десятков его гридей отправился к реке.
Ладья, утопая в поднимавшейся над водой дымке, покачивалась у берега недалеко от небольшой церкви. В народе ее прозвали Николой Мокрым. Хоть и выстроена была церковь поблизости от берега, но не за то, что совсем рядом с ее пределом плескались волны Москвы–реки, получила она свое прозвище, а из‑за самого святого Николая, который слыл защитником всех тех, кто отправлялся водным путем по разным надобностям. Поэтому и отвешивали здесь поклоны и ставили свечи перед святыми образами не только люди посадские, прихожане, жившие неподалеку, но и рыбаки, уходившие на ловы подальше от шумного города, и торговцы, перевозившие по извилистым рекам свои товары.