— Александр из таких. Уж я‑то его, как никто, знаю, — произнес князь, задумчиво глядя на воду, — неужто и ему пришлось Батыге кланяться?
— Врать не буду, поскольку мне не ведомо, как и что было в ханском шатре, а вот то, что Александр Ярославич отказался меж пламени адского проходить и поганым идолищам поклониться, мне доподлинно известно — я сам при сем присутствовал. Он ханским холопам ответил, что, мол, ему, христианину, не подобает кланяться никакой твари, а токмо Господу Богу нашему Иисусу Христу. Он так сказал, а мы‑то, кто рядом с ним был, молиться да прощаться стали. Не надеялись более на этом свете свидеться. Известно ведь, что Михаил‑то Черниговский за такой же проступок жизни лишился, не посмотрели поганые, что князь. Им все едино.
— А Саше‑то как же с рук сошло? — с замиранием сердца спросил князь, который из‑за охватившего его волнения даже не обратил внимания на то, что неожиданно назвал брата так, как не называл с самого раннего детства. Ведь даже когда тот еще был безусым отроком, все окружающие, даже близкие люди, величали его Александром.
— Как видно, Бог его хранил, — просто ответил Иван. — Князь сам так и сказал, когда из шатра ханского вернулся. Александр Ярославич Батыге, видать, по нраву пришелся. Вот жаль только, что нужда заставила его нашего князя к своему великому хану направить, должно быть, маловато у Батыги прав, чтоб самолично ярлыки раздавать. Вот и батюшку твоего тоже к великому хану отправил. Видать, у них тоже не все меж ханами ладно. Батыга‑то хоть и грозен, да к нашим иногда милость проявляет. Как сказывали, он отважных воинов особо почитает. А уж слух‑то и до него дошел, каков твой брат в сече. Таких ведь еще поискать, да и то десятка со всей Руси не наберется. За что и милость ему вышла.
Слушатели согласно кивнули. Разговор как‑то сам собой оборвался. Говоривший надолго замолчал, отвернувшись от собеседников, стал разглядывать проплывавший справа пологий берег. Воевода, сидевший у самого борта, уставился в темную воду. Князь же, подняв голову, немигающим взглядом смотрел вперед, туда, где вдали вырастал высокий холм, густо заросший лесом. Молчали долго. Каждый думал о своем. Даже сидевшие за веслами люди, кажется, перестали шумно дышать и с какой‑то отчаянной злостью приналегли на весла.
Давно растаяла дымка, клубившаяся утром над водой. Солнце поднялось уже высоко, расколовшись на сотни сотен осколков, отражалось в набегавших на ладью волнах, слепило гребцов, мгновенно высушивало пятна пота, выступавшие на их белых рубахах. Ладья, двигавшаяся наперекор течению, чуть прибавила ходу. Высокий берег медленно приближался.
Князь обратил на него внимание, когда в самом начале лета совершал поездку вдоль речного русла и еще тогда задумал обязательно добраться до этого крутого берега и грозно высившегося у воды холма, и вот теперь задуманное было близко к выполнению. Михаил Ярославич с интересом всматривался и в правый пологий берег, который тогда так и не удалось преодолеть и добраться до воды, поскольку он почти весь представлял собой заболоченную низину. Теперь с середины реки он выглядел как великолепный заливной луг, поросший сочной зеленой травой, не поблекшей даже под жаркими солнечными лучами.
К тому времени Никита высмотрел на левом берегу место, куда можно было причалить, и ладья медленно направилась в ту сторону.
Деловитая суета не позволила возобновить беседу, которая продолжилась лишь тогда, когда все привезенные припасы были выгружены на берег, где трое гридей заканчивали установку легкого шатра для князя. Берег освоен был быстро: чуть в стороне от шатра вскоре запылал костер, над которым повис большой котел, а несколько человек, размотав привезенный с собой невод, прошли немного вверх по течению, рассчитывая наловить рыбы. Уже вскоре с той стороны, куда они ушли, раздались радостные возгласы, а к тому времени, как довольные рыбаки вернулись с уловом к костру, в котле уже закипала вода.