Михаил Ярославич прохаживался по берегу, откидывая носком сапога попадавшиеся на пути камушки и выбеленные водой и солнцем ветки. Он думал, как начать разговор о том, что больше всего беспокоило его, и размышлял, настала ли пора доверить кому‑то еще, кроме воеводы, свою тайну. В конце концов он решил, что все будет зависеть от того, что расскажет Иван, тогда и станет ясно, следует ли сейчас говорить товарищам о своих намерениях или повременить с этим. Найдя этот выход, князь успокоился, быстро сбросив рубаху и стащив сапоги, с разбегу бросился в воду, проплыв несколько саженей, оглянулся, закричал оставшимся на берегу, чтобы последовали его примеру, и поплыл дальше, к середине реки, где течение было особенно сильным.
Вслед за князем почти все бросились в прохладные воды, чтобы освежить свои пропитавшиеся потом тела. На берегу у костра остался смотреть за ухой лишь один светловолосый молодой дружинник, который бросал на своих товарищей завистливые взгляды. Иван, стянув сапоги, бродил вдоль берега по мелководью, поглядывая на расшумевшихся дружинников, как на расшалившихся детей. Егор Тимофеевич тоже не собирался лезть в воду и, сидя на принесенной половодьем большой черной коряге, смотрел на реку, где среди волн мелькала голова князя.
Во всех тех, кто отправился в это небольшое путешествие, Михаил Ярославич был уверен, как в себе самом, и мог рассчитывать на то, что все услышанное для посторонних останется тайной. Только вот в самом себе он до конца не был уверен. Посеянные братом Александром семена сомнений в правоте обвинений, высказанных Михаилом при прощании, мешали безоглядно вступить в борьбу с ненавистным Святославом. Михаилу хотелось удостовериться в том, что он не ошибается, и дядя в самом деле причастен к смерти отца, а значит, и бунт против великого князя более чем оправдан, ведь Михаил собирался мстить за безвинную гибель отца. В противном случае все будут говорить, что сыновец прогнал дядю с великого стола из обычной подлой зависти.
Отведав душистой ухи, пирогов, привезенных из дому, и вконец разомлев от еды и жары, все потянулись в тень. Князь, вместо того чтобы найти покой в своем шелковом шатре, устроился на толстом стволе кривой березы, которая, кажется, из последних сил цеплялась корнями за земную твердь и полоскала свою крону в набегавших на берег волнах. Иван примостился тут же. Воевода приготовился слушать гостя, и один из дружинников подвинул облюбованную им корягу поближе в березе, возле которой, по приказу князя, собрались все, кто отправился в этот поход.
— Удалось ли моим братьям что‑либо про батюшку узнать? — спросил Михаил Ярославич, когда все нашли себе место.
— Кое‑что разузнал. Слухов много. Один другого диковиннее, — глядя в глаза князю, проговорил Иван, немного удивленный тем, что тот решил вести беседу не один на один или, в крайнем случае, в присутствии самых близких бояр, а позвал и дружинников. Однако, немного поразмыслив, он решил, что наверняка у Михаила Ярославича своя хорошо обдуманная цель, поэтому после небольшой паузы продолжил: — Передам тебе все, как брат твой велел. Так вот, слух есть, что не своей смертью батюшка ваш помер…
— Этот слух сразу прошел, — нетерпеливо перебил князь.
— Так вот, говорят, что великому князю мать хана Гаюка во время пира самолично зелье в питие подсыпала, оттого Ярослав Всеволодович занемог и вскоре отдал Богу душу.
— И про зелье слух шел, — кивнул князь и спросил: — Ты скажи, зачем ей надо было это делать? Чем ей батюшка мой не угодил?
— Тут и вовсе потемки начинаются. Александру Ярославичу рассказали добрые люди, которых он немалыми дарами одарил, что, мол, какой‑то боярин — и вроде он даже из наших, из владимирских, будет — донос на Ярослава Всеволодовича сделал. Утверждалось в том доносе, что якобы князь ярлык на великое княжение получил, а сам за спиной хана с папой римским договариваться начал, как совместно против Орды выступить. И вроде как латинянин через людей своих ему поддержку обещал.
— Отец, да чтоб с латинянами в сговор вступил?! Да быть того не может! — возмутился Михаил Ярославич и даже ударил кулаком по стволу.
— Вот–вот, и брат твой то же сказал и так же, как ты, кулаком стукнул, — усмехнувшись, заметил рассказчик, — стукнул, а потом сказал, что о том близкому кругу хорошо ведомо, а хан мог того и не знать.
И наверняка не знал. Чем и воспользовался подлый человек.
— А кто он? Ты этого не сказал, — спросил воевода, чувствуя, с каким напряженным вниманием слушают рассказ все собравшиеся.