Князь Михаил вздохнул с облегчением, выпроводив наконец разговорчивого епископа, который, не чувствуя недовольства слушателя, все никак не мог прервать своих нравоучений. Сначала князь, как и подобает доброму христианину, слушал служителя церкви с должным вниманием и почтением, но вскоре понял, что цель долгого разговора пастыря заключается не в проповеди добра и смирения, которыми следовало бы преисполниться новоявленному великому князю, а прежде всего в выяснении намерений Михаила. Сразу потеряв интерес к беседе, князь откровенно заскучал, стал разглядывать гладкое лицо священнослужителя, его пухлые пальцы, придерживавшие на выпяченном животе большой золотой крест, покрытый голубой эмалью. Епископ не понравился Михаилу, но распрощался он с ним вполне благожелательно, пообещав передать на благие дела, на нужды церкви и ее паствы богатые дары.
Закончив утомительную беседу, князь хотел было, как и собирался, отправиться на площадь, к народу, но, глянув в стрельчатое окно, понял, что уже слишком поздно. Стукнув с досады кулаком по столу, он крикнул Демида, который тут же явился на зов и как мог успокоил князя, без утайки поведав о произошедшем сходе.
День неумолимо клонился к вечеру. Пролетел этот первый день великого князя в одно мгновение.
Столько дел было намечено, но и половины из них не переделано. В сенях с самого утра томились в ожидании разговора с новым великим князем бояре. Когда епископ согласился благословить его на служение, Михаил Ярославич ненадолго пригласил их в просторную горницу, а потом, по настоянию все того же епископа, вынужден был отослать назад. Прогнать бы всех, остаться одному, собраться с мыслями или, в конце концов, отдохнуть — ведь две ночи подряд не смыкал век, — однако Михаил решил, что обижать бояр все-таки не следует.
Расторопный Макар, который, как и хозяин, и большинство людей князя, вторые сутки был на ногах, убрал со стола опустевшую серебряную кружку, смахнул в ладонь крошки от пирога и по знаку Михаила Ярославича распахнул двери, приглашая бояр в горницу.
Многие из тех, кто гуськом входил в просторную горницу, освещенную несколькими ярко горящими в шандалах свечами, бывал здесь не единожды. Некоторые из вошедших служили еще Ярославу Всеволодовичу, и потому лица их были знакомы князю, и он кивал дружески, но многих видел впервые и приглядывался к ним особенно внимательно. К счастью, бояре, словно почувствовав неуместность в данной ситуации длинных речей, коротко, но весьма цветисто высказали свое почтение новому князю, превознося его смелость и ум и пообещав служить ему верой и правдой.
Князь, поблагодарив пришедших за все сказанное, с облегчением распрощался с гостями, которые, чинно раскланиваясь, потянулись к выходу.
Ночь выдалась черной–пречерной. Облака закрыли звезды, а бледный месяц, вчера сверкавший над головами, как кривая татарская сабля, теперь едва был виден за плотной завесой. Князь упал на высокое ложе, застеленное тонкими шелковыми покрывалами, и сразу же погрузился в сон. Когда утром сумрак в его опочивальне стал рассеиваться, Михаил Ярославич открыл глаза, удивленно осмотрелся вокруг и, поняв, что все произошедшее с ним не сон, глубоко вздохнул, положил руки за голову и уставился в нависавший над ложем полог, пытаясь разобраться в своих чувствах.
Все вроде бы вышло так, как он хотел, как задумал, но тем не менее его что‑то беспокоило, не давало в полной мере насладиться своей удачей. Князь прикрыл глаза и, тут же увидев перед собой суровый лик отца, мгновенно понял, что именно это видение мешало безмятежно радоваться своей победе.
Порой Михаил видел отца в своих тревожных снах, иногда даже разговаривал с ним, просил совета, а проснувшись, всегда помнил мельчайшие подробности увиденного в грезах. На этот раз Ярослав Всеволодович предстал не в привычном живом образе, а таким, как его нарисовал живописец в небольшой церкви Спаса, что возвели близ Новгорода на речке Нередице.
Очень давно, когда Михаил был еще ребенком, Ярослав Всеволодович с гордостью показал сыну свое изображение на стене этого небольшого однокупольного храма. С каким‑то незнакомым смущением отвечая на детский вопрос, он объяснил, что нарисованный князь в руках своих держит не игрушку, а маленькую церковь, которую преподносит в дар Христу. Портрет не понравился мальчику: ему показалось, что человек с длинным носом с горбинкой, со сросшимися на переносице бровями и глазами навыкате, сурово смотрящими на него со стены, мало похож на его доброго отца. Об этом ребенок не преминул тут же сказать и услышал в ответ громкий, раскатистый смех. И вот спустя столько лет Михаил как наяву видел перед собой родное лицо. Из‑под шапки, отороченной мехом, смотрели на него спокойные темные глаза, суровое выражение которых теперь было хорошо знакомо. Михаил давно уже знал, что значит этот взгляд.