«Неужто я не прав? Неужто поторопился? — в смятении подумал князь. — Нет, не мог я ошибиться. Сердцем чую, что на моей стороне правда. Но отец‑то почему таким привиделся? — Михаил еще некоторое время лежал, глядя на темный полог, а потом решительно поднялся, сказал слух: — Что ж, видать, так Богу было угодно. Без его помощи не занять мне великого стола».
Подойдя к иконам, князь опустился на колени и, глядя на установленный на полке складень, подаренный матерью, беззвучно зашевелил губами.
20. Последняя битва
До Юрьева–Польского сотня Никиты добралась после полудня. Выехали из Владимира затемно, спешили, гнали лошадей, но опять опоздали. Когда Никита увидел раскрытые ворота, в проеме которых даже не было видно стражников, он сразу все понял: Святослава в городе нет.
Часть сотни кинулась в княжеские палаты, напугав своим грозным видом немногочисленную челядь. Все горницы, светлицы и горенки были пусты. Дружинники заглянули в опочивальню, где царило полное запустение, правда, в божнице перед иконостасом, занимавшим всю стену, мерцали огоньки лампадок. На всякий случай заглянули в повалуши, но и там вместо коробов с добром и обычной домашней рухлядью увидели пересохшие березовые и дубовые веники, покрытые паутиной.
К сотнику, который наблюдал за действиями своих людей, стоя на ступенях Георгиевского собора, вскоре приволокли посадника. Он тут же упал на колени, стал истово креститься и молил пощадить его ради малых детей.
— Там видно будет, пощадим али нет, — зло прикрикнул на него сотник и демонстративно стал вытаскивать меч из ножен.
Посадник громко завыл и опять принялся креститься.
— Говори, куда князь бежал! — гаркнул Никита.
— Христом Богом клянусь! Здоровьем детей своих! Вот те крест! Не знаю, — запричитал посадник и бухнулся лбом в грязный снег. Услышав, как у него над головой лязгнул металл, он снова торопливо запричитал: — Все, все скажу, о чем ведаю. Два дня назад великий князь с сыном своим ненадолго заглядывал, а вчерась, еще не рассвело, они, никому ничего не сказав, кудай‑то поспешили.
— Так куда, говоришь, Святослав поспешил? — опуская меч в ножны, спросил Никита.
— Я знать не знаю куда, — ответил несчастный, перекрестился и, подобострастно уставившись на своего мучителя, объяснил, чуть не плача: — Кабы жена не встала к ребенку и меня не разбудила, я бы даже не увидел, что князь город покидает.
— Спешил, видать, — проговорил Никита, переглянувшись с Тихоном, стоявшим за спиной посадника.
— Это верно. Спешил, — закивал посадник, ощутивший, что отношение к нему переменилось. Он поднял глаза, увидел в вышине высеченные из белого камня лица святых, смотрящих на него с укором, и заговорил увереннее, не скрывая обиды на князя: — Прискакал злой — не подступись, и люди его все смурные. Все молчком, молчком. Дворня, что в палатах его за порядком следит, собиралась столы накрывать, пир по случаю приезда великого князя ладить, а он их, бедолаг, всех из палат выгнал. Ночь переночевал, а утром, аки тать, исчез. Будто бежал от кого.
Один из этих самых «бедолаг», который слышал разговор сопровождавших князя людей, сказал, что они намеривались идти к Переяславлю.
Никита, не мешкая, направил сотню в сторону этого города. Однако опять бешеная скачка ни к чему не привела. Когда сотня на короткое время остановилась, чтобы дать измученным коням отдых, Тихон проехал вперед и, вернувшись назад, с явной злостью заявил, что дает голову на отсечение, но следов конного отряда впереди на дороге нет. Сотник вместе с ним и еще парой таких же знатоков вновь осмотрели запорошенный путь и, к своему огорчению, вынуждены были согласиться с Тихоном.
— Обманул нас Святослав, — только и сказал Никита.
Потупив голову, сообщил сотник Михаилу Ярославичу, что отряду, посланному в Юрьев–Польской, где, как утверждали верные люди, укрылся Святослав Всеволодович, захватить бывшего великого князя не удалось.