— А сам‑то в лес чего не сунулся? Побоялся, что ли?
— А чего я там не видал, — ответил резко Клим.
— Дубина! Неужто не понимаешь, что дело, всеми нами начатое, вы не довершили.
— Почему ж это не довершили? — вступился за друга Протасий, раздраженно сжимая кулаки. — Гнали литву далече. По–твоему, выходит, надо было до Смоленска их провожать?
— Я такого не говорил, — прохрипел Панфил, — но, думаю, по лесу следовало их поискать да побить. А так утекли они, как вода меж пальцев. Скажешь ли, где и когда они соберутся?
— Чего тут говорить, — со злостью в голосе ответил Клим, оскорбленный словами и тоном старшего по возрасту сотника, которому он не мог при князе отплатить тем же, — в свои земли ушли. От нас отпор получили и теперь не скоро сунутся.
— Поглядим, сильно ли мы их напугали, — ответил Хрипун и стал поудобнее устраиваться на валежнике, демонстративно готовясь ко сну. Про себя он удивлялся тому, что князь не поддержал его и не высказал своего мнения. Панфил отказывался верить в то, что князь не понимает, как опасен недобитый враг.
На странные звуки, доносившиеся из глубины леса, стража, выставленная для охраны отдыхавшего после сражения войска, обратила внимание слишком поздно. За разговорами пригревшиеся у костров люди не расслышали хруста ломающихся веток, не насторожились от громкого фырканья занервничавших отчего‑то лошадей, а когда кто‑то решил отойти за деревья по нужде и заодно проверить, не подобрался ли зверь к коновязи, было уже поздно.
Раздавшийся в предрассветной тишине, нарушаемой богатырским храпом, сдавленный крик прозвучал, кажется, громче боевого рога, звуки которого наполнили морозный воздух мгновением позже. Лишь немногие из княжеского войска успели схватить оружие и добежать до коновязи.
Михаил Ярославич, проснувшись затемно, лежал с закрытыми глазами и думал об отце, о братьях, о Марии. Все вроде бы до сего дня в его жизни складывалось неплохо, и нынешняя победа еще более упрочила его положение. Однако беспокойство, которым наполнялась душа князя каждую весну, снова подкралось к нему, заставив вспоминать страшные испытания, выпавшие на его долю в отроческие годы.
Неожиданно смутная тревога охватила Михаила. Он приподнялся на локте, замер на миг, весь обратившись в слух, но ничего подозрительного не услышал. Мгновение–другое он медлил, не зная, как поступить, а потом решительно протянул руку к лежащей рядом кольчужной рубахе и, облачившись в доспехи, откинул полог походного шатра…
Протяжный звук рога слился со страшными звериными криками, которые исторгали умирающие княжеские ратники, пытавшиеся голыми руками прикрыть себя от секущих ударов мечей, от тяжелых палиц, с отвратительным хрустом разбивавших не защищенные шеломами головы. Многие воины так и не проснулись в то страшное утро. Однако было немало и тех, кто смог быстро прийти в себя после неожиданного нападения литовских полков, вступил в бой и до последнего вздоха боролся за свою жизнь.
Князь успел оседлать чью‑то лошадь, в испуге метавшуюся между обезумевших от беспомощности людей. Решимость седока будто бы передалась бедному животному, и лошадь безропотно повиновалась князю. Все его мысли теперь были о том, как уцелеть самому и вывести оставшихся в живых людей из этого пекла.
Загородив щитом грудь, Михаил размахивал мечом направо и налево, отбиваясь от наседавших литвинов. В кратких промежутках между ударами он пытался разглядеть хоть кого‑нибудь из своих за врагами, которые успели заполнить весь лагерь и уже выплеснулись на берег Протвы, откуда слышался перезвон мечей. На мгновение он увидел совсем рядом окровавленную макушку Прокши. Стащив с коня какого‑то литвина, тот пытался взгромоздиться на его место, но конь, как назло, не давался чужаку. Мельком заметив копье, направленное в могучую спину великана, князь открыл рот, чтоб крикнуть, предупредить, но копье, которое держал такой Же могучий, как Прокша, литвин, пробив кольчугу, уже воткнулось в тело владимирца. Князь распахнутым ртом вобрал в себя воздух и что есть силы рубанул по плечу наседавшего справа рыжеволосого молодца, который, взмахнув руками, тут же повалился на лошадиный круп.
Михаил Ярославич с тоской посмотрел в сторону, откуда доносились звуки, свидетельствующие о том, что княжеское войско пока не все побито и там, на берегу, еще продолжается сеча. В самом лагере с каждым мигом звон мечей становился все отчетливей, и, кажется, уже можно было посчитать удары, которыми обмениваются противники.