— Не успел я жену и детей оплакать, новое горе пришло… В сумятице да неразберихе, что тогда началась, вести о семье до меня не сразу дошли, Данила мой, когда на битву шел, ничего о матери, братьях меньших и сестре не ведал. О нем самом, о том, что погиб от сабли татарской, мне, спустя полтора месяца, сообщил дружинник, который с ним в одной сотне был. Так что, Егор Тимофеевич, и я тоже не знаю, где схоронен сын, да и схоронен ли, а может, воронье поганое да звери дикие его косточки по миру разнесли…
«Что же с женой и детьми случилось?» — хотел спросить князь, но не решился, и правильно сделал, потому что посадник сам заговорил об этом:
— Винил я себя долго в смерти детей моих младших и Ольги, жены первой, с которой обвенчался, когда мне минуло осьмнадцать лет. Да видно, так Богу было угодно распорядиться. Может* ты, Егор Тимофеевич, помнишь, князь Ярослав Всеволодович в ту пору дома‑то мало бывал — из похода в поход — затем и вовсе Новгород на сына Александра оставил, а сам в Киев подался, сел на великокняжеский престол. А дружина, сами знаете, — за князем следует. Вот и надумала Ольга, пока меня нет, съездить в родительский дом, в Рязань. Да и повод был для того: известие пришло, болен, мол, отец ее, месяц–другой пожить ему осталось. Отписала Ольга мне и, ответа не дождавшись, отправилась в путь с сыновьями погодками, Борисом и Глебом, и Верой, которой тогда семи лет не исполнилось. Кто же мог знать, что беда такая случится… Ведь сколько лет прошло после Калки[24], и не было ни слуху ни духу о поганых, что тогда на землю нашу пали, словно меч, за грехи карающий.
При упоминании о Вере сердце у Василька забилось учащенно, и он, зная об ужасной доле, выпавшей Рязани, весь напрягся, ожидая услышать нечто страшное. Так оно и вышло.
— Хоть и был я против, да разве отговоришь, к тому ж понимал, что хочет Ольга с отцом проститься, написал, чтобы только детей не брала. Ведь, знамо дело, путь зимний долог и нелегок. У меня‑то душа болела, как бы они не застыли в дороге, а дело то иначе повернулось: от жаркого огня в соборной церкви смерть приняли…
— Да, с Рязанью Батый окаянный обошелся без жалости, никого не щадил — ни младенцев ни старцев немощных, даже церковь не защитила от поганых, что кровью христианской святые алтари обильно окропили… Рассказывали о том отцу, — произнес задумчиво Михаил Ярославич.
— Что рассказы! Узнав о случившемся, я поспешил туда, как только смог. Сам все видел… и поле мерзлое, на котором полегло войско Юрия Рязанского, и князей, что пришли к нему на подмогу… Видел и жен беременных с животами вспоротыми, и черноризцев, саблями иссеченных, и детишек малых с разбитыми головками… Моя‑то голова белым–бела тогда и сделалась… Среди угольев и тел обгоревших нашел я своих родных, только по приметным колтам[25] с семью лучами и ожерелью, что когда‑то у мастера заказывал, смог опознать Ольгу. Прижимала она к себе два детских тельца… — сказал посадник и, с трудом проглотив комок, вставший в горле, продолжил: — Борис уж по плечо ей был, а Глеб в грудь лицом уперся. Вместе смертную чашу они испили. Вместе их и схоронил. Могилка их недалече от того места, где князь Ингорь[26] предал земле тела князя Юрия, его сына Федора и несчастной Евпраксии[27].
— А Вера? Как же она? — спросил неожиданно сотник срывающимся от волнения голосом.
— Искал и ее, голубушку, среди мертвых, но найти не мог, — повернувшись к Васильку и глядя ему в глаза, сказал посадник. — Спрашивать‑то не у кого! Спаслись лишь те немногие, которые из города еще до осады ушли и в лесах укрылись. И эти, чудом выжившие, словно тени бестелесные бродили средь пепелищ в поисках своих родных. Много ль от них узнаешь! И вот когда я уж совсем всякую надежду потерял и в путь обратный собрался, встретилась мне какая‑то старуха, ума лишенная. С отчаянья стал и ее расспрашивать, не видала ли девочки светловолосой, с глазками словно васильки… К моему удивлению, она поманила меня за собой и привела к яме, сверху обуглившимися бревнами прикрытой. Вот там‑то я и увидел дочку. Лежала она, заваленная каким‑то обгоревшим тряпьем… Думал, что мертвая, ан нет — живая, только в жару. Не приди я вовремя, так и умерла бы, сердешная.
Посадник сделал большой глоток из кубка, обтер ладонью губы и в полной тишине продолжил свое повествование:
24
…после Калки… — то есть после первого сражения русских и полоцких войск с татаро–монгольскими ордами, которое произошло на речке Калке 31 мая 1223 г.
25
Колты — древнерусское женское украшение, парные колты привешивались с двух сторон к головному убору.
26
Ингварь Ингваревич (? —1252) — князь рязанский, после ухода войск Батыя стал великим рязанским князем.
27
…несчастной Евпраксии. — По преданиям, Евпраксия, рязанская княгиня, жена князя Федора Юрьевича, узнав о гибели мужа в ставке Батыя, не желая позора и бесчестия, бросилась из своего терема на камни вместе с годовалым сыном Иваном.