— Только потом, когда стала дочка приходить в себя, смогла она мне рассказать о том, что помнила. Когда они до Рязани добрались, тесть мой уже на ладан дышал и через день отдал Богу душу, и Ольга осталась с матерью до сороковин… А Вера‑то захворала еще в дороге, помнит, что поначалу поили ее какими‑то отварами из трав пахучих, но потом ей хуже стало. Неизвестно, сколько дней была она в беспамятстве, но когда очнулась от холода, то увидела, что вокруг темно, рядом никого нет, и на зов ее никто не пришел. Выбралась она наружу и испугалась увиденного: пепелище от богатой усадьбы осталось, только угол подклети, где ее кто‑то спрятал, лишь чудом уцелел, а край, что к дому примыкал, сгорел почти весь. Кричала она, звала мать, бабку, братьев, но никто не откликнулся. Побрела она мимо еще дымящихся пепелищ куда глаза глядят. Вскоре встретила старуху оборванную и пошла вместе с ней. Больше ничего и не помнит.
— Поблагодарим Господа за чудесное спасение дитя малого и помянем души усопших. За муки свои на небесах они теперь, — сказал князь и, когда все осушили кубки, спросил: — Но твой горький рассказ не окончен, что же было дальше?
— Да я уж почти все рассказал, осталась самая малость. Видно, Бог хранил нас с Верой. В ней жизнь едва теплилась — думал, что Господь заберет и мою дочку, но она будто почувствовала, что теперь не одна–одинешенька на свете, хоть и слаба была, а за жизнь свою короткую и безгрешную из последних силенок держалась. Добрался я с ней до Углича, который чудом уцелел среди вселенского разорения: почему‑то пощадили его поганые, мимо пронеслись — не тронули. Там нашел я семью моего знакомого, незадолго до этого погибшего. Его старшая дочь взялась выхаживать Веру, которую я был вынужден там оставить. Конечно, тревожные думы одолевали меня, но ничего не поделаешь. Смог вернуться в этот гостеприимный дом только через несколько месяцев, когда Ярослав Всеволодович стал великим князем, а я уже знал, что остались мы с дочкой одни на всем белом свете. Правда, как только Вера пошла на поправку, Настасья мне весточку смогла передать, знала, как изболелось отцовское сердце. Да, да, Настасья! — увидев удивление в глазах князя, повторил посадник. — Так вот и свела меня судьба с моей второй женой. Выходила она Веру, дочка к Настасье привязалась всем сердцем, да и она к ней.
— Теперь все нам ясно стало. Ты уж, Василий Алексич, прости, что невольно вопросами своими душу тебе разбередили, — извиняясь, сказал воевода. — Но и у нас у каждого в сердце своя рана кровоточит. Человека, у которого поганые родных не отняли, не осталось и во всем Великом княжестве, да и княжество они под себя подмяли.
— Я не в обиде, ведь сам захотел вам о жизни своей поведать. Никому до вас о том не сказывал. Выговорился — чуть легче стало. Вы уж не взыщите, что вместо веселого застолья — эвон что вышло.
— Ты, Василий Алексич, не оправдывайся. Разве есть твоя вина в том, что теперь, почитай, всякий пир тризной оборачивается. Ясным днем‑то и на трезвую голову крепятся все, а захмелеют, тут боль из‑под спуда и вырывается. Не раз я тому свидетелем был, — сказал князь.
— Прав ты, Михаил Ярославич, — везде так, — подтвердил воевода, и все согласно закивали.
— Однако, друзья, пора и честь знать. Вон за окном темень уже. Хозяину отдыхать пора, да и нам тоже отдых нужен, — сказал князь, поднимаясь с лавки. — Завтра, если Бог даст, хочу город объехать. Так что поутру жду тебя, Василий Алексич, у себя.
Они вышли на крыльцо, полной грудью с удовольствием вдохнули морозный воздух и, только спускаясь по лестнице, обратили внимание на то, что метель, которая сегодня нарушила планы князя, прекратилась. На землю тихо опускались редкие снежинки, в высоком небе ярко светила луна.
У крыльца холопы посадника держали под уздцы нетерпеливо топтавшихся на месте коней князя и его спутников, а у ворот, поджидая Михаила Ярославича, уже сидели в седлах прибывшие с ним гриди. Распрощавшись с хозяином и хозяйкой, вышедшими проводить гостей, всадники выехали за ворота.
Обратный путь занял гораздо больше времени. Примеру князя, который пустил своего Ворона шагом, не могли не последовать и все остальные. В лунном свете окрестности выглядели совсем иначе, чем днем, когда князь и его спутники, подгоняемые колючим ветром, мчались к дому посадника, ничего не замечая на своем пути. Теперь все с любопытством оглядывались по сторонам. Только Василько, отстав от воеводы и князя, понурив голову покачивался в седле, ни на что не обращая внимания.
— Вот и еще один день на исходе, — прервал затянувшееся молчание воевода, который ехал рядом с князем.