Князь со щемящей грустью посмотрел вслед Михаилу, который едва ли не вприпрыжку от переполнявшей его радости направился к выходу. За Михаилом с той же грустью наблюдал и стоявший поодаль его наставник. Перехватив этот взгляд, Ярослав Всеволодович знаком подозвал Егора Тимофеевича.
Разговор их был недолог, все и так было ясно: хотя и не раз уже Михаил ходил в походы с княжеской дружиной, но теперь дело совсем другое, и князю было важно, чтобы в тяжелом бою рядом с его сыном был верный и опытный воин, которому он безраздельно доверял.
К месту на перекрестке дорог на Белоозеро и Новгород Великий, которое Юрий Всеволодович выбрал для сбора всех своих сил, добрались под вечер.
Утомленные тяжелым переходом, люди располагались на отдых. Еще последняя сотня, входившая в небольшую дружину, присланную Ярославом Всеволодовичем, не подошла к месту, а воевода с Михаилом Ярославичем не успели ускакать на встречу к великому князю, чтобы доложить ему о своем прибытии, как всем уже стали известны страшные новости.
Воины, всегда отличавшиеся храбростью, — а некоторые даже какой‑то неумеренной лихостью, — были ими буквально раздавлены и передавали из уст в уста услышанное от ратников из других отрядов.
— Суздаль и Юрьев–Польской погаными сожжены, — с каким‑то удивлением сообщал молодой чернобородый дружинник новость, только что ставшую ему известной.
— А Переяславль? Переяславль–Залесский? — спрашивал с надеждой в голосе оказавшийся рядом мечник.
— Нет Переяславля! — доносился со стороны чей-то глухой голос. — И Ростова тоже нет!
— Ростова? Ростова нет? Да как же так? — все еще не веря, говорил кто‑то.
— Быть того не может! — возмущался сотник, до ушей которого долетела невероятная новость.
— К несчастью, может! Мне о том земляк из дружины Василька Константиновича, князя ростовского, сказал, — глядя на сгрудившихся вокруг него соратников мрачным взглядом, уверял какой‑то великан с русой бородой.
— Мало ли что ворона на хвосте принесет, — не унимался сотник.
— А то, что стольный город под погаными оказался, это, по–твоему, может быть? — в ответ пробурчал со злостью бородач и стал разнуздывать коня.
На этом перепалка прекратилась. Уже никто не стремился узнать судьбу какого‑то городка, слободы или погоста, оказавшихся на пути туменов Батыя, — все и так было ясно. Словно сговорившись, одни воины занялись осмотром оружия и доспехов, а другие стали устраиваться на ночлег.
Михаил Ярославич и Ратибор, высокорослый и широкоплечий, похожий на былинного героя–богатыря, пробыли у Юрия Всеволодовича совсем недолго, и по возвращении воевода собрал на совет сотников и самых опытных дружинников. Беспокойство, с которым они ожидали княжеского слова, после сообщения Ратибора сменилось откровенной тревогой.
Разве что‑либо, кроме тревоги и смятения, могло появиться в их душах, когда они узнали, что до сих пор неведомо великому князю не только, далеко ли враг и какие силы Бату–хан направил против него, но даже того, сколько воинов у него самого?
— Правда, Юрий Всеволодович отправляет воеводу Дорожа с тремя десятками сотен пытати татар. Может, его отряду что‑либо вызнать удастся, а то теперь мы аки котята слепые, — решив поднять упавший дух товарищей, сообщил Ратибор, но говорил он без какой бы то ни было доли уверенности в голосе, и известие его бодрости никому не прибавило. — Думаю, что надобно всем оружие из обоза разобрать да начеку быть: береженого и Бог бережет, — добавил воевода напоследок.
Ночь выдалась тихая, безветренная. Однако Егор Тимофеевич, как и многие в ту ночь, почти не сомкнул глаз. Вроде бы и рано еще ждать нападения на лагерь великого князя, но на сердце было как‑то тревожно.
«Место совсем неизвестное. Прав Ратибор, поутру надо бы оглядеться, а то в темноте не разобрать, не только, где другие полки стоят и речка течет, но и откуда сами мы пришли», — думал он тогда, устраиваясь на ночлег возле саней, на которых беспокойно ворочался во сне княжич.
Закряхтев совсем по–стариковски, воевода встал с лавки, растирая холодные руки, подошел к печи. Она все еще дышала жаром, а его почему‑то била дрожь, как от лютого холода.
Егор Тимофеевич прижался спиной к печи и опустил веки, чтобы не видеть, вновь появившиеся перед ним холодно мерцавшие звезды, которые в ту ночь, словно чьи‑то колючие глаза, разглядывали с высоты русские дружины.