Не без удовольствия наблюдал за именитыми покупателями и сам кузнец. Правда, они пока ничего не купили, лишь вертели в руках его товар, переговаривались меж собой да охали. Но глаз у Кукши был наметанный, кузнец точно знал: если что приглянулось человеку, знающему толк в оружии и доспехах, то уйти он не сможет, обязательно выложит сполна за понравившийся товар, а потом при возможности еще вернется не раз.
— Князь пресветлый, Михаил Ярославич, — преодолев смущение, заговорил Кукша, видя, что тот все никак не налюбуется удивительной змейкой. Кузнец шумно вздохнул, словно набрал в мехи побольше воздуха, и решительно продолжил: — Вижу, что пришелся нож этот тебе по нраву, так прими его от меня. Невелик дар, да от чистого сердца.
— Что ж, благодарствую, — ответил довольный князь, про себя заметив, что кузнец‑то не только силен да наблюдателен, раз заметил, что нож его приглянулся, но и смекалист: нашел что сказать да и себя с лучшей стороны показать. Ведь князь мог и так понравившуюся вещь забрать, а получилось, что вроде как обязан кузнецу за его дар. — Но теперь мне и ножны надобны, вот их ты мне и продашь. Есть ли у тебя подходящие? — спросил Михаил Ярославич.
— Как не быть, — с готовностью ответил кузнец и протянул те самые ножны, в которых покоился до прихода покупателей нож и которые тоже украшала извилистая змейка, только совсем плоская и тоненькая. Отдавая ножны князю, он тихо, как будто говорил эти слова только для себя, добавил смущенно: — Сына работа.
Однако князь услышал сказанное.
— За твое и его мастерство, — проговорил он, вкладывая в широкую ладонь, на которой покоились ножны, гривну и забирая покупку.
Посадник недоумевал, он незаметно посмотрел на Михаила Ярославича, потом на воеводу и сотников, но они молчали. Он тоже ничего не стал говорить, хоть и считал эту сделку не только невыгодной, но даже ненужной тратой: ведь кузнец и так бы отдал приглянувшуюся вещь, да еще бы благодарил Бога, что князь выбрал его товар.
Воевода же, внимательно наблюдавший за всем происходящим, одобрительно кивнул, увидев, что князь вложил в руку кузнеца блестящий кусочек серебра.
«Дальновидный поступок. Мудрый, — подумал Егор Тимофеевич, поглаживая усы, — и мастера уважил, и свою щедрость показал, и к тому же дал всем понять, что казна княжеская не пуста. Хоть и молод, да умен наш князь», — с удовольствием отметил воевода и снова провел ладонью по усам и бороде, серебрившимся от инея.
Лавка Кукши была самой последней в ряду. На небольшой полянке за ней дорога, которая, попав на торжище, разделилась на несколько ручейков, снова сливалась в одно целое, поворачивала в сторону и текла между теснившихся друг к другу дворов.
Можно было проехаться и по другим рядам, посмотреть, что за товары в ходу у москвичей, но князь решил сделать это в следующий раз и направил коня дальше по наезженной дороге, через посад.
Он ехал, не торопясь, рассматривая дома, укрывшиеся за невысокими заборами, поглядывая на горожан, то и дело попадавшихся навстречу и поспешно склоняющих перед ним головы. Видел князь избы неказистые и какие‑то неухоженные дворы, из которых посмотреть на него выходили угрюмые мужики и неприветливые бабы. Однако Михаил Ярославич с удовлетворением отмечал, что все‑таки чаще встречает он людей с добрыми, открытыми лицами, а среди увиденных построек много крепких, хоть и не таких больших, как у ворот детинца или на Великой улице.
«Наверняка в другую пору здесь грязь непролазная, — едва не произнес вслух князь, но, глядя на посад, укрытый чистым снегом, раздумал, решив, что, может быть, он ошибся и растаявшие весной сугробы не превращают узкие улицы в непроходимое болото. — Поживем — увидим, — сказал он себе и, проехав мимо избы, смотревшей на мир кривыми оконцами, свернул на соседнюю улочку.
Там перед князем и его спутниками открылся такой же малопривлекательный вид на небогатые дворы. Михаил Ярославич, вдоволь наглядевшись на посадские строения, стеганул плеткой Ворона. Конь пронесся мимо убогих жилищ, обогнул стороной торжище и уж было направился к видневшимся невдалеке распахнутым воротам детинца, но князь направил его по той улице, по которой два дня назад дружина вошла в Москву.
Княжеские спутники старались не отстать от князя, который, ничего не говоря, поворачивал то в одну, то в другую сторону.
Посадник видел в этом молчании дурной знак. «Что‑то не по нраву пришлось князю в посаде, уж лучше бы по торгу гулял», — думал он огорченно.