— Ну добре. Я тоже пройдусь, — сказал Метелев и, подойдя к ТИССу (прибор для замера бетта-активности), замерил активность на бутсах. Стрелка лениво поползла вправо. По три тысячи распадов на каждой подошве… Он снял датчик и померил сверху — фон…
— Мне с вами? — спросил Игошин.
— Не надо, — ответил Метелев и пошел к выходу.
Но тут Гриднев тронул его за рукав:
— Разрешите, та сазать, Виталь Иванович…
Метелев оглянулся. Гриднев стоял, сунув руки в карманы замусоленного белого комбинезона, отдаленно похожий на Буратино — такой же хохолок на макушке, такой же упрямо вздернутый, чуть покороче, правда, нос, очень выразительные горящие бусинки глаз. Весь малюсенький, настороженный какой-то. По причине малого роста голова всегда задрана вверх и немного задорно наклонена вправо.
— Та сазать, вопрос накопился… Таво… Кумекаю насчет одного здеся… Перспектива, значит… Ответ не дают… Они вот смеются… — кивнул он в сторону Игошина.
Игошин улыбается и отходит в сторону.
— Ну что у тебя?
— Я, значит, машинист питательного узла… Ну пусть… Значит, та сазать… Выучил я здеся все… Скучаю…
— Но ты же на машиниста турбины готовишься.
— Ну да… Оно конечно, готовлюсь… Буду… А куда ей деться?.. Буду… А потом? А?.. — Гриднев еще сильнее нагнул голову к плечу. Бусинки глаз выражали не то чтобы смятение, но озабоченность — это точно. И к тому же несколько поблекли.
— А потом? — Метелев смотрел на него, и ему становилось весело. — Ты сколько классов закончил?
— Шесть и седьмой коридор… Интерес пропал…
Видно было, что вопрос об образовании несколько смутил машиниста.
— А ты учись, — сказал Метелев. — Вот тебе и перспектива.
— Учусь. Экстерном прямо в десятый. Сидю на уроках… С алгеброй туговато… А так, что ж — можно впольне… Но все же долго это… — И оживился. — Вот у мене вопрос. А можно апосля турбины сигануть враз к вам на пульт? А?.. И управлять за всю АЭС?..
Игошин смущенно рассмеялся:
— Хватил, Толя!
Метелев тоже рассмеялся и сказал, что подумает. Гриднев немного сник, но все же сказал, что «впольне могет это дело изучить, пусть допустют только…».
Спускаясь вниз, Метелев, по инерции еще ощущая веселость после разговора с Гридневым, думал:
«А что? Вполне даже может быть, что старина Анатолий Петрович прав. Поднять надежность оборудования, станции в целом — и добро пожаловать! Атомщик Гриднев с восьмиклассным образованием — в управленцы, за пульт атомного гиганта! А что! Вполне! Восемь классов и четко отработанные навыки. Ничего страшного! Еще как будут работать! Зато сколько гордости, каков запас до «кризиса», потенциал доверия… А голове инженера впо-олне можно дело и посложнее поручить. Среднему образованию — динамику отлаженного процесса, высшему — динамику неизвестности!.. Вот тогда будет дело!..»
Он невольно вспомнил аккуратность и дотошность Гриднева в деле, удивляющую порой оперативность при отличном качестве исполнения и… этот живой, пытливый блеск глаз…
«Молодчина, Анатолий Петрович! Так держать!..»
Он подошел к боксу сепараторов, откинул два барашка и с силой потянул на себя многотонную чугунную дверь, которая служила биологической защитой. Оглушило грохотом несущегося по трубопроводам пара. Здесь же находились главные дроссельные клапаны атомного реактора, на которых срабатывался перепад в тридцать атмосфер, что и создавало основной тон шума, напоминающего грохот реактивных двигателей.
«Ну и ревет!» — подумал Метелев, поморщившись, как делал всякий раз, когда посещал этот бокс.
Он врубил подряд три выключателя, но загорелась всего лишь одна двухсотваттная лампочка.
«Сгорели… — мелькнуло у него. — Немудрено в этом пекле…»
Метелев прошел метровый порог и ступил ка металлическую рифленую площадку, от которой круто вверх через сплетения трубопроводов и оборудования уходила сварная металлическая лестница. Все тело его сразу охватило сухим жаром. Одежды не чувствовалось, словно его сразу раздели догола и он попал в сухую парилку. Пытался вспомнить, сколько же показывало на лагометре (регистрирующий прибор) по сепараторному боксу. Кажется, восемьдесят градусов…
Сухой горячий воздух переносится легче, чем, например, такой же температуры пар. По телу начали скатываться струйки пота, дыхание стало затрудненным. На выдохе горячило губы и ноздри. Метелев прислушивался, пытаясь уловить, не накладывается ли на грохочущий водопад звуков посторонний шум, например, свища или какой-либо только начинающейся течи. Однако ничего нового на привычном шумовом фоне уловить не смог. Не сходя с места, внимательно осмотрел трубопроводы, находящиеся в поле зрения. Пахло сложным горячим запахом ржавчины, изоляции, эпоксидной краски, которой были выкрашены металлическая облицовка потолка, стены бокса, и какой-то еще менее горячей влажноватой духотой откуда-то глубоко снизу, из минусовых отметок бокса, где скапливалась радиоактивная вода в трапах и приямках. Лампочка горела где-то между трубопроводами, создавая красноватый световой фон, и темные на этом фоне трубы и объемистые корпуса сепараторов, похожие на огромные бочки, и ревущий, несущийся к турбине трехсотградусный пар — все это отдавало сверхъестественностью и жутковатинкой. Метелев поймал себя на том, что им владеет страстное желание скорее уйти отсюда. Он посмотрел на часы. Три часа тридцать минут ночи…