Но работа, работа, работа… Молоко, молоко… Реки молока… Фильтрование… Долой радиоактивную заразу! Его Сереженька должен жить!
И боль… Она, казалось, теперь не проходила. И постоянное повторение одних и тех же операций не приносило натренированности и облегчения.
Природа словно мстила Прокопову за грубое нарушение миллионами лет отлаженной технологии вскармливания человека…
Но Прокопов победил…
И вот она его победа. Двенадцати летний Сережа. Плывет в резиновой лодке. Теплое летнее солнце сияет над его головой. Он подвижен. Радостно смеется, всем существом своим приветствуя радость Природы, ее лучшую пору — лето.
Бледненький, правда… Но отлично учится. Прекрасно рисует. А как он ловко орудует веслом!
Тоненькие, почти не загорелые руки, но как они крепки и подвижны!
Мальчик посмотрел на отца и крикнул:
— Папочка! Я к тебе!
Прокопов улыбнулся сыну, полный грустного счастья.
Лодочка причалила к берегу. Сережа ловко выбрался из нее, подошел к отцу и сел рядом.
Слабый теплый ветерок рябил синюю гладь старицы, колыхал свежую матовую зелень молодого камыша.
Прокопов обнял Сережу и прижал к себе. Тонкие, хрупкие плечики сына, их тепло волновали Прокопова. От головки сына пахло солнцем и воздухом. Лицо у мальчика было мечтательное. Ярко-синие глаза устремлены вдаль.
Солнце ласково пригревало, ветерок нежно ласкал кожу. Мир и покой на душе.
Прокопов с любовью глянул на сына. Какой он еще нежный, хрупкий…
Взволнованно подумал, что кожа на лице у него слишком тонкая, плохо загорает. Сквозь нее просвечивают голубые прожилки.
А Сережа вдруг улыбнулся и сказал:
— Правда хороший денек, папа? Вон, посмотри, за камышом, на основном русле, плывет белый пароход. И кажется, будто он по воздуху летит. Смотри, смотри!
— Вижу, вижу, сынок!
— Ах, папа! Как хорошо жить на свете! И зачем существует смерть?!
— Надо жить, Сережка! Человек рождается, чтобы жить и быть счастливым.
— Да, папочка! Я хочу жить долго, долго! Тысячу лет!
ЯДЕРНЫЙ ЗАГАР
Воздух помещений и боксов атомной электростанции, недавно еще горячий и густо насыщенный тошноватой вонью, теперь остыл и неприятно саднил дыхание еле ощутимой горечью.
Обычно редко посещаемые персоналом, длинные, пустынные коридоры грязной зоны электростанции казались теперь и вовсе покинутыми.
Атомный блок стоял, пораженный тяжелым недугом.
Неделю назад, в ночную вахту, случилась ядерная авария. Из-за ошибок операторов в управлении процессом произошло разрушение части топливных урановых кассет активной зоны атомного реактора. А попросту говоря — эксплуатационники «заварили козла».
Это означало, что тепловыделяющие элементы кассет разуплотнились и долгоживущие радиоактивные осколки и частицы разрушенной двуокиси урана разнесло из реактора с теплоносителем-водой и паром по трубопроводам, в тысячи раз повысив их радиоактивность.
На блоке стояла напряженная и гнетущая тишина, от которой с непривычки звенело в ушах.
Но звон был кажущимся. Это память то и дело как бы невзначай подсовывала в уши людям здоровый шум работающей электростанции, словно бы напоминая необычно притихшим эксплуатационникам, что пора бы и начинать…
Что ж. Пора и начинать…
Сами «заварили козла», самим и выдирать.
Люди всех служб атомного энергоблока ходили какие-то удрученные. Иные остро ощущали вину. Однако предстоящее тесное общение с радиоактивной заразой никого особенно не прельщало.
В такие вот черные дни и недели темноватые слухи расползались по отметкам (этажам) и помещениям атомной электростанции — всюду, где только были люди в белых лавсановых костюмах и чепцах. Слухи, что вот-де, мол, чуть ли не закроют блок, и мало того — не только закроют, но и обвалуют землей, и вместо АЭС один только курган и останется…
«И поделом! — в сердцах говорили некоторые. — Меньше грязи будет…» — «Да-а… Держи карман шире… Закроют тебе… Столько денег угрохали — и закроют… Не-ет…» — говорили другие.
И чем выше по этажным отметкам и ближе к блочному щиту управления АЭС, тем острее и язвительней были толки, отдающие порой откровенной досадой.
«И впрямь ведь, — говорили эти третьи, — весь трескучий бум в печати, по радио и телевидению об укрощении могучего атома в конце концов оборачивается суровой необходимостью прямого контакта с радиоактивными осколками деления, а ведь именно тут и начиналось то самое что ни на есть геройство, ибо налицо опасность, ее надо преодолеть… И при этом страдает не кто-нибудь, а живые люди. Но вот об этом пресса помалкивает… Да-а…»