— Ну, мальчики, от энтого не окосеем. По глоточку вкруголя…
Все сделали по глотку, а Диме досталось два глотка. На этот раз он закусывал основательно, слегка подвытаращив в задумчивости налитые кровью глаза.
— Я, Фомич, эт-таго «козла»… — сказал Дима, преданно глядя на Пробкина и продолжая уминать свою долю закуски.
Фомич обмяк, глаза завлажнели. Давно уже заметил он, что слабее стал. Пьянеет быстро от малого количества спиртного. А раныпе-то, в былые молодые годы. Эх-х!.. То, что было, то уплыло. А теперя с фактом надо считаться.
Он опять вдруг ощутил, как перехватило в груди, не болью, нет. Дыхания не хватает. Бес его!.. Вдохнешь — а там будто не легкие, а так. Пустое место… А хороши ребятки! Хороши…
«Люблю я вас, мальчики!» — мысленно сказал Фомич, придирчиво оглядывая каждого и не находя изъянов. В сердце потянуло от волнения, и он вдруг дернулся, будто от икоты.
Да-а… Всем вышли парни. И трудолюбием, и хваткой, и добросовестностью, и бесстрашием, и… преданностью.
Слезы заискрились в глазах Фомича, скатились и враз исчезли, будто в промокательной бумаге, в бесчисленных морщинах щек. Он бросил дряблые, старые руки на стол, расслабленно откинулся назад, посмотрел куда-то поверх голов ремонтников, будто сквозь стену — вдаль — своими бледно-голубыми, увлажненными еще слезой глазами, дернул головой, словно стараясь отогнать беспокоившее его видение.
Ремонтники робко завозились на скамье, кончили жевать и уважительно притихли. Все знали, что Фомич снова, в который уже раз, расскажет историю про сазана с Черного озера, историю из того далекого времени их сибирской героической работы.
— Вот сколь уж живу после того случая, мальчики, а из памяти не йдет… Будто не он, сазан тот лысый, на крюк угодил, а я, Иван Фомич Пробкин, собственной персоной… Да-а…
Он опустил голову, спрятал глаза, достал носовой платок и трубно высморкался. Щеки у носа и сам нос стали красновато-ржавыми после этого. Заодно незаметно Пробкин и слезу попутную отер платком. И лицо показалось после этого заплаканным, только что тщательно вытертым от слез.
— Чухна… Был там у нас внешний дозик Чухнов. Я его просто Чухна звал… Бывалоча, скажешь, ну, Чухна, взял бы на охоту ль, на рыбалку. А то все, мол, сам промышляешь… Он и впрямь был какой-то чухнистый. Все молчком, молчком, обкумекивает чего-то… Счас-то мне ясно, о чем он кумекал. Да-а… Так вот и живут люди… Одни Всегда умнее и знают больше, а другие — дураки, как мы с вами. Вот таки каки.
В дверь требовательно постучали. Сильно дернули за ручку. Послышался треск. Ремонтники от неожиданности как-то распрямились даже.
Но Фомич вдруг гаркнул, хотя и налился от смущения малиновой кровью:
— Ступай, ступай! Оперативка! Скоро будем.
За дверью постояли, недовольно пробурчали что-то, и вскоре послышались удаляющиеся, шлепко пришаркивающие по пластикату шаги.
И все же Пробкин ощущал некоторую неловкость. Темп и настроение рассказа были сбиты. Он потаращил туда-сюда налитыми кровью глазами, попыхтел, будто изгоняя из себя смущение, наконец овладел собой и продолжил, правда, не тем поначалу голосом, слегка подостывшим, будто сникшим, но постепенно набрал знакомую всем интонацию и хриплость, в горле у него побулькивало, то и дело проскакивал влажный стреляющий кашель, похожий по звуку на удары кнута…
— Ну вот… Однажды чухляндия встретил меня, хитро так поглядывает исподлобья, а глаза холодные, коричневые, чухнинские… Хошь, говорит, Вань, поглядеть, какие поросята в нашем ХЖО (хранилище жидких радиоактивных отходов) водятся?.. Это, то ись, в хранилище жидких отходов, в которое превратили огромное Черное озеро… Чистейшее, я вам скажу, мальчики, озеро было когда-то. Да-а… Озерную воду прокачивали через плутониевую активную зону и возвертали назад. Небось помните… Эту рацуху внедрили у себя другие родственные объекты. Озера-то они впервые задействовали на охлаждение реакторов. Им и честь, правда… — Фомич сделал дурашливое выражение на лице и прыснул. Мол, сами себя накололи и радовались, — Внешние дозики временами округу обследовали. Брали пробы там, анализы… Не! Без понта, заезжали они далеконько, бывало же — попадалось и чистенькое. Вроде как дармовщинка… Штраф не грозил. Рыбохраны не было. А на Черном-то озере активность воды все росла и росла. Участили чухонцы отбор проб, вылов живности. Да-а… Травушку-муравушку там, листочки-веточки… Чтобы знать, скоко живое радиоактивности в себя накопило.
Приехали, значит. Озеро — красотища! Тишина, лес по берегам. Санатории бы там строить… Но сосна уж тогда кой-где осыпалась, кора ржаво всшелушилась. Не те соки в землице. Деревья не дураки. Не то что мы с вами…