Но Фомич уже не слушал его.
Много, много лет он, Пробкин, прикован к ядерному делу. Сросся с ним душой и телом. Его уж не оторвать, не испугать, не переубедить…
— Дима-а!.. Вперед! Быстро! — зычно приказал Фомич. — И чтоб не спотыкаться!.. Одна нога здесь, другая там!.. Зенки-то особенно не пяль!.. Обожгешь!
«Все слышит, старый…» — подумал дозик и в смущении отошел в сторону.
Дима наклонился, ощутив, как ребра свинцовых плавок больно надавили в паху, быстро схватил клещи, на рукояти которых были наткнуты щитки из листового свинца для защиты рук от радиационного ожога, сделал дикие глаза, рот его свело злобной судорогой.
— Ну, шкура барабанная! — исторг он из груди и ринулся вперед, длинноногий атомный рыцарь, в латах-плавках и нагруднике с рельефно выступающими бугорками свинцовых грудей, отчеканенных Васей Карасевым на собственном кулаке.
И без того короткие штанины белого лавсанового комбинезона, поджатые в паху свинцовыми плавками, натянулись еще сильнее и оголили мосластые щиколотки.
Длинные, циркулями, ноги его в черных растоптанных бутсах казались какими-то беспомощно добродушными, неуклюжими и как бы неспособными к решению той сложной и опасной задачи, которую предстояло выполнить.
Вытянутое лицо Димы, несколько посеревшее от волнения, несмотря на зловещую гримасу, казалось потерянным, теряющим целеустремленность. Но угрожающее «Нейтрон твою в корень!» то и дело слетало с искривленных и подсохших синеватых губ Димы, словно подхлестывающий удар хлыста.
Белый лавсановый чепец, очень новый по сравнению с комбинезоном и не потерявший еще своей угловатой формы, был велик ему и глубоко налез на уши, почти полностью прикрыв морщинистый, в коричневых пятнах лоб.
Черные, с сильной проседью пряди волос сильно выступали из-под чепца, особенно сзади, над воротником.
— В открытый космос идешь, Дима! — крикнул дозиметрист Цариков, и глаза его, какие-то странно открытые и налитые светлой кровью, удивленно и вместе с тем с уважением глядели на Диму, — Одумайся! Звезду ведь голыми руками хватать идешь!..
Но Дима уже не слышал его. Он шептал что-то, неслышное сквозь бычачий вой ревунов, словно прицеливался на кусок искореженного ржавого металла, нашпигованного высокорадиоактивным ядерным топливом, испускающим губительные нейтроны и столь же губительные жесткие гамма-лучи.
Цариков-то был прав. В центральном зале и впрямь в этот миг был открытый космос. Густо ионизированный излучениями и насыщенный аэрозолями воздух ощущался очень сухим, каким-то чересчур прозрачным и вместе с тем будто мерцающим и струящимся. Да и воздух ли был этот непривычный и губительный для человека ионизированный газ?
— Не сбивай с панталыку! — рявкнул Фомич, гневно сверкая на дозика налитыми кровью белками. — А то сам иди! Умник выискался!..
Цариков испуганно отпрянул, а Дима, словно ждавший окрика как приказа, нырнул в открытое космическое пространство центрального зала.
Неожиданно для Фомича Дима пошел не прыжками, не бегом, а быстрым деловым шагом, даже несколько небрежно, точно спешил куда-то далеко по срочному делу.
Свинцовой тяжести доспехов он не ощущал, весь казался себе настолько легким, словно легче воздуха. Будто и вправду обрел вдруг невесомость в открытом космосе.
Он шел, испытывая все нарастающее чувство непонятной веселости. Начиналось то самое «нейтронное похмелье», вызванное интенсивными излучениями, которое много позже вспоминалось с бравадною усмешкой и тайной гордостью, мол, «смертельно, а весело…».
Дима деловито и спокойно схватил клещами обломок топливной сборки, несколько раз изрядно дернув его, высвобождая от зацепа за тонкую нержавеющую трубку, поднял перед собой на вытянутые руки и, осторожно ступая, прошел к бассейну выдержки и вместе с клещами бросил кусок «звезды» в воду.
Все время, пока он делал это, ему казалось, что стояла страшная тишина. И только тогда, когда он увидел брызги воды и услышал чавкающий звук упавших в воду предметов, глухота как бы отошла, оглушительный гром ревунов с гнусавым потрескиванием навалился на него, он вздрогнул и побежал, в несколько прыжков достигнув двери.
— Сорок пять секунд! — сказал Фомич, смущенно поглядывая на Диму. Потом будто опомнился, быстро подошел, обнял товарища: — Ну, Димыч, спасибо! Удружил!
Дима виновато моргал глазами:
— Будет, Фомич! Это нам запросто! Как два пальца…
— Сто рентген! — выкрикнул Цариков, нервно прохаживаясь вдоль стены, — Вы с ума сошли! Неужели для вас деньги дороже жизни?! — Он в упор смотрел на Фомича, и во взгляде, и во всем облике его вновь засквозило то самое ненавистное Фомичу барское какое-то превосходство, может быть, даже в том, что вот они, ремонтники, своею охотою взявшие на себя грязное ядерное дело, на сто рентген ближе к смерти, чем он, Цариков.