Я ему даже как-то сказал:
— Может, ты, Миша, как летучая мышь, ультразвуком выстреливаешь?
Он улыбнулся и так же тихо ответил:
— Все может быть…
Но парень он надежный. С ним спокойно.
Теперь вот тоже, он быстро глянул вниз, все понял и удивленно, со смущением спросил:
— Всухую?
— Всухую, — ответил я, рассматривая воду в корпусе реактора. Не нравилась мне вода. Вроде чистая и зона видна, но еле видимый туман ощущается. А начнем шевелить кассеты — мути прибавится. Света штатного светильника телекамеры может оказаться недостаточно.
Миша угадал мои сомнения и, сильно шепелявя, тихо спросил:
— Наладить дополнительные подводные фары?
— Да, — сказал я. — Только надень пластикатовый полукомбинезон, а то на дне шахты измажешься как поросенок… И будешь даже не простой поросенок, а радиоактивный…
— Радиоактивный поросенок — это интересно… — сказал Миша тихо и улыбнулся. Зубы у него были очень белые, но сильно щербатые.
Он пошел выполнять поручение, а я подумал, что неплохо было бы начать обмен воды в корпусе реактора, но по опыту знал, что вначале произойдет взмучивание, а потом уж, часов через пять, начнется осветление.
«Нет!» — мысленно сказал я сам себе.
Тем временем перегрузочная машина конвульсивно дергалась, буквально миллиметрами выходя на координаты.
Наконец Тарас Григорьевич крикнул мне, высунув голову в окошко будки:
— Вышел на 15–32! Начинать стыковку?!
Я поднялся на мост перегрузочной машины и прошел к нему.
Посмотрел вниз. Миша Супреванов, в новом пластикатовом полукомбинезоне и чунях, очень свежего ярко-желтого цвета, испускал острый пластмассовый запах, который ощущался даже здесь, наверху.
«Вот уж правда расшевелил кучу…» — подумал я о комплекте защитной спецодежды, горкой сложенной в углу центрального зала.
Между тем Супреванов уже спустился на нижний марш нержавеющей лестницы, причмокивая и пришлепывая чунями по металлу, и ступил на дно шахты. Осторожно нащупывая ногами опору, прошел к фланцу корпуса реактора, из которого частоколом торчали толстые шпильки с черной от молибденовой смазки резьбой.
Он наклонился и взял лежавшую на дне шахты горящую фару подсветки (наше изобретение), которую успел включить еще наверху. Мне показалось, что он без резиновых перчаток.
— Мишка! — крикнул я. — Е-ка-лэ-мэ-нэ! Ты что, без перчаток?!
Он посмотрел вверх, щербато улыбнулся, поднял руки и поскрипел резиной о резину.
Фара подсветки опускалась в воду как парашют, покачивая из стороны в сторону коническим отражателем и матовым веером луча.
Под семиметровой толщей воды виднелась активная зона ядерного реактора. Еще четыре дня назад она работала…
Иногда вот так подумаешь: «Черт знает что!.. До чего докумекались люди!..»
Критмасса атомной активной зоны с радиоактивностью ядерного взрыва всего под семиметровой толщей воды, а ты стоишь себе — и хоть бы хны!
Вплотную над уровнем воды гамма-фон составляет всего семь-десять миллирентген в час. В активной же зоне теперь — не менее двадцати тысяч рентген в час…
Тарас Григорьевич щелкал ключом управления. Телескопическая штанга с телекамерой и захватом кассеты мерно погружалась в воду.
Просунув руку сквозь частокол шпилек, Миша поводил и потряхивал кабелем, направляя фару подсветки ближе к искомой кассете. Фара медленно опускалась. Световой луч, все уменьшаясь, сфокусировался наконец на активной зоне, более четко высветив группу ячеек, находящихся в его створе.
Я смотрел на Мишу, на его спокойные, экономные движения и испытывал почему-то неприятное чувство. Мне хотелось, чтобы он скорее ушел оттуда. Шахта грязная. На дне ее и стенах не менее двадцати тысяч распадов на квадратном сантиметре. Нормально она ведь должна быть заполнена водой. До недавнего времени так и было. В воде мы таскали отработавшее ядерное топливо.
Грязь, грязь, грязь… — вот это мучило.
Наконец Миша, закрутив кабель на шпильке корпуса реактора, не спеша направился к лестнице.
«Отличный мужик!» — подумал я о нем и шагнул в будку к Тарасу.
На экране телевизора показалась несколько сформированного вида (телекамера смотрела наклонно и сбоку) группа шестигранных ячеек активной зоны. Четко различимы заманы головок кассет. А вот и движущийся вниз набалдашник (байонет) захвата.
— Байонет подошел к заману, — спокойно сказал Тарас и, глянув на меня, спросил: — Вводим?
Я промолчал. Взял трубку телефона и позвонил на блочный щит управления предупредить СИУРа Захаркина, что начинаем стыковку. Четко представил его. Бледный, тощий. Один у пульта. Порою внимательно, как-то даже прицельно, вглядывается то в зайчик гальванометра, то в самописец нейтронной мощности. И сам себе спокойно так говорит: «Все глухо…»