Потом берет коробочку с карманными магнитными шахматами, близко подносит к своему острому бледному носу и играет сам с собой.
— Захаркин, — послышалось в трубке.
Голос был альтовый, спокойный и немного вопрошающий, будто СИУР сам себя спрашивал, уточняя, Захаркин ли он.
— Играешь? — спросил я, представляя удивление на лице СИУРа.
Захаркин помолчал, словно бы соображая, что ответить. Потом сказал с некоторой смешинкой в голосе:
— Слегка… Между делом…
— Начинаем стыковку с 15–32. Будь внимателен.
— Отлично! — сказал Захаркин, и я представил, как он отложил в сторону коробочку с шахматами и подвинул ближе к себе картограмму активной зоны и оперативный журнал. — 15–32, говоришь?.. Пометим…
— Следи.
— Слежу.
Я положил трубку и приказал Куркову:
— Начинай, Тарас!
Курков тут же дожал ключ, и на экране телевизора хорошо стало видно, как телескопическая штанга перегрузочной машины, потерявшая под водой свой блеск, с байонетом на конце, быстро пошла вниз. Захват вошел в отверстие замана в головке кассеты. Произошло нажатие пружины, поворот байонета, щелчок и захват…
— Все! — сказал Тарас Григорьевич.
Я смотрел на экран телевизора и думал: какое четкое изображение! Ни тебе подергивания, ни искажений. Не то что на домашнем…
Послышался гул шагов по железу, и в будку оператора вошел Миша Супреванов. Он уже снял с себя резиновые перчатки и пластикатовый полукомбинезон, но от него еще очень свежо несло пластмассовой вонью…
— Ну как? — хрипло спросил он.
— Состыковались, — сказал Курков, показывая всем видом своим, что он уже ждет и чуть ли не напрасно тратит время.
— Тащи! — приказал я.
Раздался щелчок ключа. Загудел мотор подъема. Кассета пошла. По изображению на экране казалось, что она идет как по маслу.
— Нагрузка? — спросил я.
— Норма! Пятьсот килограмм… — сухо ответил Курков, озабоченно поглядывая на динамометр. Но вдруг дернул ключом и тревожно выкрикнул: — Стоп! Семьсот кило… Что будем делать? — Он смотрел на меня строго и как-то даже безучастно, словно бы говоря: «Я свое дело сделал, теперь делай ты…»
Будто желая лишний раз убедиться, я переспросил:
— Заело?
Курков молча кивнул.
Вообще-то меня стала раздражать некоторая демонстративность в поведении Тараса. Но на этот раз я сдержался.
— Заело кассету, — позвонил я Захаркину.
Тот ответил:
— Кхе-кхе… Будем следить… У меня на приборах мертво…
А я в этот миг подумал, что он теперь снова отложил в сторону свои шахматы и как-то смешно задумался…
Я посмотрел на экран телевизора. Кассета казалась какой-то безучастной, спокойной. Шестигранненькая, как кохиноровский карандаш. И словно бы говорила: «Я-то что… Я ничего… Тяните, братцы…»
Я вышел из кабины оператора. Вслед за мной Миша Супреванов.
Мы оба одновременно нагнулись через перила и глянули вниз. Сквозь толщу воды в лучах светильников четко была видна высунувшаяся из активной зоны ядерная кассета. Торчала словно карандаш из пачки.
— И чего бы ей не идти? — спросил я вслух, ни к кому не обращаясь.
Поднимать с превышением усилия ядерное топливо ни в коем случае нельзя. Можно порвать шестигранный чехол, а там и ТВЭЛы (тепловыделяющие урановые элементы — трубочки, в которые запрессованы таблетки двуокиси урана), что приведет к выходу высокоактивных радионуклидов в воду и резко ухудшит радиационную обстановку на электростанции.
Сквозь толщу воды активная зона просматривалась четко, но все же словно через легкую вуаль.
Я не знал, что делать.
— Ты тоже думай! — крикнул я Тарасу. И предложил: — Попробуй дернуть туда-сюда мостом и тележкой. Покачай ее, матушку, слегка. Может, сойдет с места…
Следом за тем загремели контакторы, и мост дернулся вперед-назад. То же самое произошло с тележкой.
Не помогло.
— Вот тебе и координаты! — сказал Миша и обратился ко мне: — А что, если подергать саму телескопическую штангу? Дерганье моста неэффективно…
— Ты знаешь, как это сделать? — спросил я насмешливо.
— Да хоть нырнуть и руками… — Миша с улыбкой и как-то игриво посмотрел на меня. Черные глаза искрились.
— Ты что? Сдвинулся по фазе?
— Ничуть, — сказал он глухо. — Один мой товарищ на другой станции нырял. Почти к самой зоне…