— Я держу ответ не только перед людьми, но и перед своими сыновьями, — сказал Кучерганов задумчиво. Но пламенный призыв директора занозой застрял в его душе.
«Прошу тебя, Кучерганов!»
И когда возвращался к себе в мастерскую, все думал об этом. Ясно ведь, о чем просит, ясно… Но что-то еще в этой просьбе, в этом призыве Щепетильникова было. Что-то глубинное, не совсем понятное ему и волнующее: «Прошу тебя, Кучерганов!»
«Что же это такое? — думал он. — Что же это такое?..»
В душе он понимал, конечно, что тут, наверное, и напоминание ему о сопричастности к их великому и трудному делу сотворения энергии, нужной людям, к главному делу человека добывать и отдавать тепло другим… Но только ли это? Только ли это?
Конечно, тут и ответственность каждого человека перед другими людьми… Но что же еще?
Волновали эти слова Кучерганова, и он скорее догадывался, не сознаваясь еще себе до конца, что был это и крик о помощи, и призыв одинокого, любящего его человека, приросшего к нему душой за долгие годы совместной работы, и что уходить собирался не просто высококвалифицированный рабочий Василий Кучерганов — уходила частичка жизни самого Щепетильникова…
«Прошу тебя, Кучерганов!»
«О чем же просит он?.. О чем?» — думал Василий, ощущая, что ему стыдно от этих слов. А звучали они в нем звонко и четко.
«Да, он вправе просить, — думал Кучерганов. — Все он для меня сделал, вниманием и заботой окружил… Хорошо ли не прислушиваться к горячему призыву такого человека? Очень ли часто люди так хорошо расположены друг к другу? Нет, не часто. И хамло же я буду, ежели не откликнусь на крик его души…»
А ремонт уже начался. Реактор остановили и расхолодили. Конечно же ввели борную кислоту, чтобы скомпенсировать воздействие застрявшего регулирующего стержня.
Все исправные приводы расцепили с регулирующими стержнями.
Делал это все Кучерганов, стоя на верхнем пятачке крышки реактора, а помогали ему в этой работе два молодых слесаря.
Могли, конечно, тут обойтись и без него. Но в реакторе были взрывы гремучки, поврежденными могли оказаться и другие приводы, а Кучерганов испытывал инструмент собственной конструкции — «ключ-прошивень», который по его задумке должен был достичь места сочленения кассеты и привода даже в том случае, если тот будет солидно погнут.
Наконец все было сделано. «Здоровые» приводы извлекли из реактора, и остался один поврежденный, который никак не поддавался.
А крышку реактора надо было с корпуса снимать, потому что предстояла еще перегрузка атомной активной зоны.
Но как снимешь ее, если она через покореженный взрывом привод соединена с высокорадиоактивным регулирующим стержнем?
Думали-гадали…
Уровень борированной воды в реакторе подняли до самого фланца, так что над атомной зоной, имевшей активность ядерного взрыва, образовался семиметровый слой водяной защиты.
Зацепили крышку реактора краном и начали очень медленный подъем.
И хотя контроль этой операции производили начальник смены атомной станции и старший мастер реакторного зала, но Кучерганов тоже надел пластикатовый комбинезон и, захватив с собой мощный ручной фонарь, спустился вниз, в надреакторную шахту.
Внушительная, четырехметрового диаметра, крышка реактора, имевшая конфигурацию толстой круглой шайбы с полусферой внутри, из которой торчала целая батарея нержавеющих толстых труб-чехлов, была подвешена на траверсе двухсоттонного мостового крана, блестела в свете ртутных ламп и со стороны напоминала многоствольный миномет.
Зазор между нижним срезом крышки реактора и фланцем корпуса достиг уже полуметра.
Кучерганов, вспоминавший беседу с директором, ходил по дну шахты, привыкая к острому запаху пластикатовой одежды, стальной облицовки стен и пола и еще к особому утробному запаху радиоактивного железа, которым веяло из нутра вскрытого реактора.
Он посвечивал фонарем сквозь частокол торчащих из фланца корпуса толстых шпилек, с которых еще не сошла крышка.
В створе луча виднелись темно-коричневая от коррозионного налета внутренняя поверхность ее и такого же цвета покореженный взрывом привод регулирующего стержня, влажно блестевший и казавшийся лакированным.
Уровень воды в корпусе был вровень с фланцем, и в свете фонаря было видно, как его слегка рябило слабым сквознячком.
«Вот ведь как получается, Владимир Анатольевич, — мысленно обратился к директору Кучерганов, — не могу я так просто от вас уйти. Очень много вы мне добра сделали. И хотя я работал не за страх, а за совесть, все равно ваша доброта больше стоит… Вот ведь какое дело получается, — с улыбкой думал Кучерганов, — Выходит, что ниточка добра крепче связывает людей, чем веревки зла…»