— Свети!
Вспыхнул луч фонаря, ярко осветив изуродованный взрывом привод. Кучерганов опустил на глаза сварочные очки и протянул вперед руку со строгачом.
Трах! Бах-х! Трах-х! — полыхнуло голубым огнем разрядов сварки.
Ток был очень большой, и Кучерганов рассчитывал переплавить в этом месте привод.
Трах! Ба-бах! Трах-трах! — гремели разряды электрострогача, наполняя пространство центрального зала раскатистым эхом. Объем между уровнем воды и крышкой реактора заполнился голубоватым едким радиоактивным дымом.
— Все! — крикнул Кучерганов, ощутив рукой через верхнюю часть привода, как вздрогнула и чуть отошла на тросах крана в сторону крышка реактора. — Все! — повторил он, ощущая неприятное першение в горле.
Он снял очки, протянул Кремню строгач и, осторожно выбравшись наружу, стянул с лица респиратор. На щеках остались тонкие белые волокна ткани Петрянова.
Оба молчали. Потом извлекли из реактора люльку и положили в стороне. Теперь она была грязной, и ее предстояло дезактивировать.
И вдруг Кучерганов понял, ощутил до глубины души, что все! Это ведь была его последняя работа здесь… Где-то и что-то он будет делать вне атомной электростанции. Что именно, Кучерганов еще определенно не знал. Но и здесь он оставаться уже не мог. Силы были не те. А работа ведь не простая. Плохо работать — совесть не позволит. А работать как прежде он уже не сможет.
Ему стало очень грустно. Так грустно, что захотелось побыть одному.
— Ты иди, Вова, — строго сказал Кучерганов. — Иди… Спасибо тебе…
Кремень молча удалился, а Кучерганов, глядя ему вслед, подумал: «Хороший слесарь. Он меня заменит…»
Когда Кремень поднялся наверх и покинул центральный зал, Кучерганов быстро повернулся к сердцу электростанции, атомному реактору, поясно поклонился и глухо сказал:
— Все… Вот так… Все… — И, помолчав, добавил: — Все, что смог…
Он еще раз прощальным взглядом окинул реактор, шахту, белеющую нержавеющей облицовкой. Посмотрел вверх, на голубое перекрытие центрального зала с сияющими в фермах радостными огнями ртутных зеркальных ламп, прошел к лестнице и медленно стал подниматься наверх.
НЕ ПОВЕЗЛО
Федор Пронин шел на док, гулко топая немного свободными бутсами по выщербленной на стыках бетонке. Бутсы были старые, потертые, с въевшимися светло-красными пятнами сурика.
Пронин худощав. Промасленный ватник и комбинезон сидели на нем несколько обвисло и были тоже в мазках сурика от частого лазания в балластные цистерны подводных лодок, от постоянной работы со шпилями и захлопками вентиляции, также крашенными этой универсальной корабельной грунтовкой.
И хотя была зима и стоял довольно крепкий морозец, акватория завода не замерзала, потому что где-то недалеко проходило теплое морское течение. Она только слегка парила, отчего под клочьями разорванного ветром пара казалась особенно темной и глубокой.
Но Пронин всего этого как бы не замечал. Ни множества кораблей, стоявших у причалов, ни даже плавдока, возвышавшегося горой, ни тем более клочьев пара и глубокой воды под ним.
Он шел на док, чтобы демонтировать захлопку вентиляции с третьей балластной цистерны и отволочь ее в цех. Даже не думая о том, как будет это делать, он знал, что расшплинтует гайку, обстучит и отвернет ее, выбьет ось, разъединит серьгу со штоком сервомотора, поддаст ломиком и… Все это представлялось само собой, без всякой натуги, независимо от его воли или желания. Так, мельтешило в мозгу.
Таким же образом вчера он со своим напарником разобрал и по частям доставил в цех носовой швартовный шпиль. И все так же автоматически, без ощутимого удовольствия. Шпили да захлопни вентиляции балластных цистерн… Вот уже пятнадцать лет одно и то же. Конечно, он — специалист, высший класс, работает без замечаний, с личным клеймом.
«Мозги, кажись, и состоят из одних захлопок вентиляции и шпилей», — сокрушенно подумал Пронин.
Так он шел на док, ни на что не обращая внимания и не замечая даже круто вздымавшихся каменистыми откосами сопок, припорошенных крупой инея, огромных заводских корпусов, толпящихся вдоль линии берега у их подножия и испускавших из себя там и тут то клубы, то струйки пара.
Задумавшись и глядя себе под ноги, он видел, что сейчас вот кончится старая бетонка с глубокими выщерблинами на стыках опалубки, последует крутой поворот направо. И далее — по острым камням, торчащим черными клиньями из уплотненного снега, к трапу на плавпричал, с которого есть переход на док.
И вдруг впереди, в поле его зрения, возникли ноги и полы шинелей идущих людей. Он поднял голову и увидел большую группу офицеров, следующих чуть сзади и рядом с высоким, почти на голову выше остальных, стройным адмиралом. С висков у адмирала из-под черной каракулевой ушанки кудрявились пушистые седые волосы, а лицо было малиновое и блестело, и Пронин подумал, что адмиралу, должно быть, холодно.