И тут я снова ощутил легкость, свободу и возвышенную приподнятость в груди. Мне казалось, что я, как тот беркут, могу взмахнуть крыльями и воспарить в небеса. Как хорошо жить на свете! Я взмахнул руками, желая как следует оттолкнуться и взлететь ласточкой, но поскользнулся и кувырком полетел вниз.
Я упал спиной на воду и больно зашибся. Встал, а глубина-то всего по пояс. Я вылез из ямы и подошел к ребятам Васька Сучок со знанием дела сказал:
— Сальто-мортале сделал… Не зашибся? — но конопатое лицо его при этом залилось малиновой краской, а глаза стыдливо ерзали, избегая моего прямого взгляда.
— Нисколечко! — сказал я бодро, ощущая в спине жар от удара плашмя о воду. — А кто следующий? — спросил я тут же с чувством исполненного долга.
— Видали, дураков нашел?! — выкрикнул Сучок и присвистнул, уже очухавшись от смущения.
Все засмеялись. И в этом смехе прозвучала хотя и смущенная, но все же радость, что прыгать на камни уже никому не надо.
Мы двинули дальше. А я все хотел спросить: «Почему же это Сучок Васька позвал всех прыгать с запруды, а сам не стал… Трус ты, Сучок, и все вы…»
Но не стал я этого говорить. Настроения не было.
Я плелся сзади, чуть не плача от обиды и осторожно ступая босыми ногами по обжигающей, раскаленной, как сковорода, земле…
С восемнадцатиметрового обрыва, что круто взвился над излучиной реки, я прыгал, уже будучи учеником четвёртого класса. Жили мы тогда в небольшом городке на берегу Днестра.
Был у меня в то время дружок Вовка с очень мужественным лицом. Бывает же — так, мальчишка совсем, а лицо мужественное. Я всегда завидовал таким людям — и тогда, в детстве, и потом, всю последующую жизнь. А уж у меня-то лицо… Так, не лицо, а обыкновенная физиономия и никакого мужества не предполагает…
Нельзя сказать, чтобы Вовка верховодил мною. Мы были равно независимы, но в душе я все же признавал за ним превосходство. И вполне возможно, что виновато в том было его мужественное лицо.
Я давно заметил этот обрыв, что возвышался на крутом повороте реки, и где-то глубоко точила мысль, что вот бы сигануть с него ласточкой…
В тот день мы валялись с Вовкой недалеко от обрыва на берегу и жарились на солнце. В это время всем нам знакомый Юрка из седьмого «В» появился на обрыве, разбежался и, сильно оттолкнувшись, упругой, четко обозначенной ласточкой прыгнул.
Он прыгал еще много раз, но я перестал смотреть, потому что меня оскорбляла легкость, с какою Юрка делал то, что для меня было невозможно.
Тут Вовка спокойно сказал:
— Пойдем прыгать.
Я глянул на него. Лицо у него было мужественное, уверенное, спокойное.
Когда мы пришли, Юрка еще был на обрыве.
— Хотим прыгать, — сказал я, испытывая неприятную слабость в ногах. — Научи…
Вовка спокойно стоял и молчал. Ни капельки страха не обозначилось на его мужественном лице. А я лез из кожи вон, оживился, угодливо лепетал что-то, восхваляя Юрку, проявлял, так сказать, инициативу.
— Чего тут учить, — сказал Юрка, — глядите.
Он разбежался и, сильно оттолкнувшись, взлетел в воздух. Я подбежал к краю обрыва и к ужасу своему увидел, что он не так круто обрывается к реке, как казалось со стороны, но имеет некоторый уклон. К тому же меж основанием обрыва и срезом берега еще проходила тропка с полметра шириной.
Юрка снова появился на обрыве и спокойно предложил:
— Ну чего же вы? Валяйте… Только сильнее толкайтесь, а то и в землю головой можно.
Вовка медленно подошел к краю обрыва, глянул вниз и отошел для разбега.
— Сильней толкайся, — снова сказал Юрка, — а то влупишься в землю.
Мужественное лицо Вовки было бесстрастным. Только, может быть, совсем чуточку побледнело.
Вовка решительно разбежался, но у самого края притормозил, сел на толстую задницу и, подняв клубы пыли, несколько метров съехал вниз по склону, зацепился руками за бурьян и вскарабкался наверх. Он подошел к нам и, отвернувшись, молча встал в стороне. На этот раз он был бледен. На черных, туго обтягивающих зад трусах его жирно отпечаталась пыль со склона обрыва. Мне стыдно было смотреть на него.
Я решительно начал разбег, но, подбегая к краю обрыва, почувствовал, что ноги и тело мое теряют упругость и становятся вроде не моими. Но я одновременно не допускал и мысли, что сяду на задницу и проделаю Вовкин путь. Эта мысль была мне противна до тошноты.