Отец бросился к нему, схватил на руки, поскребся о его лицо наждаком своей щетины, обдав тем сложным и очень родным запахом, который принадлежал только отцу.
Юрка потянулся к матери, еще находясь в руках отца, обнял ее, узнав и вспомнив в ней весь свой дом, его родные тепло и запахи. Мать тоже обняла его, а отец отпустил, и так, прижавшись к матери и ощущая нежную, податливую мягкость и незабываемую душистость ее тела, он сполз на кровать, сел и, смущенно улыбаясь, спросил:
— Папочка, мамочка, вы пришли меня забирать? — и засмеялся от радости и захлопал в ладоши…
Во дворе больницы их ждала бричка, запряженная гнедой, хорошо упитанной и ухоженной кобылкой. Шерсть ее лоснилась на солнце, отливая медью. Кобылке не стоялось на месте, она переступала ногами, красиво хлестала себя своим пушистым, хорошо расчесанным черным хвостом. Иногда она вздрагивала всем корпусом, видимо сгоняя овода, вращала белками и всфыркивала.
Юрка был возбужден, повизгивал от радости и удивления при каждом движении лошади, дергал мать или отца за руку и кричал:
— Мамочка! Папочка! Лошадка! Смотрите, лошадка! Ха-ха-ха!..
Возница, сутулый чернявый красноармеец в пилотке, сидящей на его широкой, наголо остриженной голове как-то не по-военному расшлепнуто, подмигнул Юрке и широко улыбнулся, показав желтые щербатые зубы. Он глянул на Юркиного отца и сказал:
— Гарный у вас хлопчик, товарищ политрук, тильки дюже худый. Хиба ж це дило?.. Ох, шоб той хвороби!..
Он порылся в кармане, достал оттуда большой осколок голубоватого рафинада в крошках махорки, подул на него, подбрасывая в руке, и протянул Юрке.
Юрка застеснялся, спрятался за мамину спину и, выглядывая из-за матери, широко открыл в смущении рот.
— Шо ж ты злякався, Юрко? Не тремай за мамку, пидь до мэнэ!
Он подхватил Юрку на руки, и тот, весь напрягшись и ухватившись за плечи возницы, почувствовал сквозь гимнастерку узловатые, твердые, прямо-таки железные мускулы. На Юрку пахнуло островато-терпким запахом чужого пота, он заволновался, дернулся было, но возница, крепко держа Юрку, посадил его рядом с собою на облучок. Мама с папой тоже сели в бричку, она мягко покачнулась при этом из стороны в сторону, скрипнув рессорами, возница сделал звонкий, протяжный звук губами, как при нарошенском поцелуе, дернул вожжами, пришлепнув ими по спине кобылки, несколько крупных мух, отдавая на солнце блестящей синевой, взлетели в воздух, кобыла вздрогнула всем корпусом и взяла с места крупной рысью. Юрку от неожиданного рывка толкнуло назад, он испугался, сердце замерло в груди, но, крепко схватившись руками за прошитую крупной стежкой мягкую кожу сиденья, он удержался, выровнялся и, немного успокоившись, стал с острым любопытством рассматривать широкий, подпрыгивающий и покачивающийся из стороны в сторону круп лошади. От кобылы несло острым запахом конского пота, а затем, когда из-под весело вскинутого хвоста на дорогу полетели дымящиеся зеленые фешки, еще и парным запахом навоза.
Колеса брички были с резиновыми шинами, звук колес по выложенной булыжником дороге был дробный, глуховатый. Акации по обе стороны дороги, приняв на себя все лучи солнца и накрыв дорогу вздрагивающей тенью, прозрачно зеленели.
Приглушенный, придавленный еще только что отступившей болезнью, Юрка воспринимал окружающий его мир с замиранием, с каким-то болезненным спазмом в груди. Его тревожило, что папа с мамой сидят сзади него, а рядом с ним чужой дядя, а внизу, в просвете между крупом лошади и передком брички, — быстро улетающая назад брусчатка мостовой.
Они ехали уже пригородом, когда подул вдруг резкий свежий ветерок со стороны реки, за которой была граница. Юрка почувствовал, как сильные руки отца подхватили его и, подняв в воздух, пересадили на заднее сиденье. Очутившись между папой и мамой, Юрка вдруг ощутил слабость, солнце и ветер стали теплее, и, уже не думая ни о чем, не глядя по сторонам, устав от напряжения и утонув в мякоти сиденья, он успокоенно задремал.
— Ослаб сыночек… — услышал Юрка сквозь дрему голос мамы, видимо обращенный к отцу.
— Я не ослаб… Я сильный… — сказал Юрка с разнеженной капризностью.
Он сел поудобней, почувствовав, как мягкое, прошитое поперечными швами и оттого вздувшееся продолговатыми подушечками кожаное сиденье брички податливо и приятно проминается под ним. Желая продлить это ощущение, он заерзал на месте, чувствуя вместе с тем непрерывную мелкую тряску от ударов колес о булыжник. Дрема покинула его, он с интересом стал смотреть по сторонам.