Напротив на скамье сидели старик со старухой. Сидели молча. Старик, в синей с белыми полосками косоворотке и черных мятых портах дудочками, в зеленых парусиновых туфлях, протертых до дыр против мизинцев, был дряхл и немощен. Хищный сизоватый орлиный нос, обостренные скулы и впалые щеки с красноватыми прожилками, оттопыренные уши, торчащие прямо из выпуклых и острых костяшек черепа, покатый, сужающийся к темени лоб да и черные горящие глаза — все выдавало даже при внешней его немощи характер нервный и злой. Старуха, толстая и рыхлая, расплывшаяся на скамье, будто кусок теста на противне, с оплывшим лицом и торчащими во все стороны истонченными старостью и болезнями седыми лохмами, казалось, была безучастна ко всему и будто дремала.
— Ну что, пойдем, дед? — спросила вдруг старуха неожиданно звонким скрипучим голосом, но лицо ее при этом осталось безучастным.
Юрка от неожиданности вздрогнул и во все глаза уставился на старика со старухой. Он заметил, что узловатые руки старика довольно сильно трясутся. Юрке стало немного страшно. Он незаметно придвинулся и слегка прижался к матери.
Глаза у старика блеснули бесноватым огоньком.
— Не могу я! — чистым альтом сказал, почти прокричал он, громче, чем надо было, — старуха ведь была рядом. Глаза его забегали по сторонам, будто ища поддержки. Хищная голова с орлиным носом все время мелко кивала кому-то. — Если бы я мог встать!.. Я не сидел бы тут…
— А вставай же! — снова скрипуче прозвенела старуха, не дрогнув ни одним мускулом лица. Вся она, как статуя, сидела неподвижно, будто слилась со скамьей, и глядела в пустоту прямо перед собой.
— Э-э!.. — простонал дед. — А сама-то сидишь, рухлядь старая!.. Сама-то приросла!
— Мам… Мам, а чего он так кричит? — спросил тихо Юрка, теребя мать за руку.
— Он глухой от старости… — тихо ответила мать, но лицо ее было напряжено, и видно было, что она взволнована происходящим и будто чего-то ждет.
Старуха все так же невозмутимо глядела перед собой, потом вдруг подвинулась вперед одной, потом другой ногой и, съехав со скамьи, встала на землю и тут же мелкими, шаркающими шажками двинулась по аллее, все так же глядя перед собой, будто в пустое пространство.
Старик таким же манером пошаркал с нею рядом, но вскоре для уверенности схватился рукой за ее руку…
Они потихоньку удалялись, все более заслоняя собою солнечное матовое окно на выходе из бульвара.
На бульваре все как-то попритихли. Так, по крайней мере, показалось Юрке. Девочки в матросках подошли к своим матерям и о чем-то шептались. На лицах сидевших невдалеке людей было какое-то чужое, напряженное выражение.
— Ну, потопали! — весело сказал Юркин папа.
Юрка лихо соскочил со скамьи. Мама его тоже встала в задумчивости и даже с грустью в глазах и на всем лице, так что даже Юрка заметил это и, неосознанно жалеючи мать, прижался к ней, и она, видимо тоже неосознанно, погладила его нежно по голове.
Они шли в сторону выхода с бульвара, противоположную тому, куда удалялись старик со старухой.
— Неужели, Володя, и мы станем такими? — с грустью и горечью спросила вдруг Юркина мать.
Юрка закричал:
— Нет! Нет! Не будете!.. Вы будете всегда молодые-молодые!.. — И он схватил их крепче за руки, а потом притянул и прижал их руки к своей груди.
Они оба сразу наклонились к нему.
— Ну, глупенький… ну, глупенький… — шептала мать, сцеловывая слезы сына.
Когда они свернули на свою улицу, Юрка сразу узнал и улицу, и большой четырехэтажный новый дом, в который они вселились всего полгода назад. Двери подъездов и деревянные балконы дома были окрашены светло-коричневой краской. В лучах летнего солнца дом стоял нарядный и чистенький. Окна сияли, отражая солнце. Зайчики неподвижно лежали на стенах и тротуаре теневой стороны улицы. Иногда, когда кто-либо вдруг отворял или затворял окно, зайчик срывался с места, вихрем скользил по стенам, слепил глаза прохожим.
На Юрку повеяло вдруг уютом и теплотой освоенного, давно обжитого им пространства. Юрка держал за руки отца и мать, уверенно ступая по голубоватым крутолобым камням булыжной мостовой, которую они пересекали наискосок, направляясь к своему дому.
Юрку очень интересовала земля между булыжниками. Там всегда что-то искали и выклевывали воробьи, внезапно падающие на дорогу откуда-то с ветвей акаций. Юрка еще до болезни успел хорошенько изучить углубления между камнями. Там, в пыли, можно было увидеть зернышки пшеницы и овса, просыпанные с проезжающих подвод, золотистые соломинки, длинные и короткие, ошметки засохшего и рассыпавшегося навоза, осколки разноцветных стеклышек, мелкие камушки и много разных других интересных подробностей. Однажды он даже нашел там белую и черную пуговицы. Правда, черная была переломлена пополам. И когда дворник дядя Петя, в белом парусиновом картузе и огромном, ниже колен, клеенчатом фартуке в голубую клетку, широко размахивая метлой, подметал участок улицы перед домом, Юрка с сожалением наблюдал с балкона, как дорога покрывается наискосок полосами пыли и вместе с кучкой серой земли метла гонит перед собой все живые приметы и подробности булыжной мостовой. Но Юрка вскоре заметил, что через день-два все будто вновь возвращается на свои места.