Нестерпимый рев и скрежет все нарастал. Юрка изо всех сил обхватил мать, весь отвердел, одеревенел, как бы не чувствуя своего тела. И сердечный трепет, и холодный страх в груди у него будто тоже замерли и онемели. Он не спускал глаз с неба, вернее, с черного блестящего предмета, летящего прямо на него. Гигантский колокол рева и скрежета, приближаясь, словно бы все более уплотнялся, сужался до такой степени и концентрации, что Юрка наконец оглох. И когда он перестал слышать, мир в последний раз вспыхнул, распахнулся перед ним синевой неба и сиянием солнца. Он успел еще увидеть, не испытывая при этом каких-либо чувств, круто снижающийся в сторону садов тупорылый «ястребок» с шлейфом черного дыма и красными проблесками пламени, пикирующий сверху на него самолет с крестами…
Затем он почувствовал раздирающий удар, внутренний треск… Он быстро-быстро побежал, побежал, отрываясь от земли и все уменьшаясь, уменьшаясь, уменьшаясь…
ЖИВАЯ ДУША
Пасечник Степан пришел к старухе Прасковье с важным делом. Был он невысокий, кряжистый, в вылинявшей на плечах синей футболке, в старых спортивных рейтузах, сильно вздутых на коленях и заду, в измазанном воском и прополисом белом фартуке. На ногах — неопределенного цвета парусиновые туфли с разлохмаченными дырами против больших пальцев. На правой туфле дыра побольше, и оттуда выглядывал толстый серый, отполированный парусиной ноготь. Ноготь в дыре ходил вверх-вниз, выдавая некоторое смущение хозяина.
К рыжей бороде Степана прилипла раздавленная пчела, которую он, видно, придушил, сгоняя с губы. Матовый, живой еще пузырек с ядом, связанный с пчелой тонкой пульсирующей ниточкой нерва, быстро сокращался, и на конце изогнутого жала наливалась прозрачная вздрагивающая капелька.
На голове Степана красовалась широкополая шляпа с защитной сеткой, приподнятой с лица и закинутой наверх. От пасечника остро и ароматно пахло пчелами.
Была первая половина ясного июньского дня. Небо было чисто-синее. Будто вымытое. По нему быстро и озабоченно бежали белые кудлатые облака, скрываясь и словно истаивая за высокими кладбищенскими деревьями, пронизанными ясным и жарким солнцем. Слегка покачиваемые ветерком, ветви быстро меняли кружевной рисунок листвы. Солнце просвечивало сквозь кроны то в одном, то в другом месте, и маленькое деревенское кладбище на холме, где покоился с позапрошлого года Прасковьин внук Алексей, тоже казалось отсюда, снизу, с деревенского подворья, легким и воздушным и также озабоченным и быстро несущимся в чистом синем небе.
Недалеко за кладбищем, на лесной поляне, находилась Степанова пасека. Пчелы густыми факелами нависли над ульями, влетая и вылетая из них с каким-то очумелым, страшно озабоченным видом. На прилетную доску шлепались тяжело, как бомбовозы, с полными зобиками нектара и толстой желтой обножкой пыльцы на задних мохнатых лапках. Выползали же из летка быстрые и легкие и тут же стремительно, со звоном вонзались в небесную синь.
Над пасекой стоял мерный рабочий гул пчел и запахи: выпариваемого на лету нектара, перги, воска, прополиса, клейких, будто вспотевших на жарком солнце листьев липы и берез, щедро отдающих ароматы трав, и еще чего-то, может быть, даже горячих солнечных лучей, синего неба и белых кудлатых облаков, озабоченно бегущих за горизонт и истаивающих вдали.
Всеми этими разгоряченными запахами пасеки и леса веяло от Степана.
Прасковья молча смотрела на него. Ей было уже далеко за семьдесят. Мужа своего она не дождалась с войны. В повестке значилось, что погиб ее Никифор геройской смертью на фронте, будучи командиром пулеметного расчета. Схоронен в братской могиле. А где эта могила, Прасковья так и не разобрала. Около какой-то деревни в Белоруссии. В повестке в этом месте чернила были размазаны.
Два сына ее, Николашка и Пантелей, выросли да оторвались от родной деревни, подались в другие места.
Пантелей… Так тот давно уже погиб на охоте в сибирской тайге. Так и отписано было в письме… А Николай и по сей день живет в городе, работает счетоводом в горкомхозе, а про мать забыл напрочь. И совсем бы плохо было, если б не сынишка, его Алешенька. Жил он с бабушкой Прасковьей долго, учился до самого четвертого класса в сельской школе. Отличником был. Учительница, бывало, не нахвалится…
А летом все плотвичек да красноперок таскал бабушке полные снизки. Баловались они с внучком ушицей, а то и жарили со сметаной.
Потом Николай забрал Алешку, но внучок бабушку не забывал, письма писал регулярно, приезжал на каникулы, а после уж, когда большой вырос, приедет, бывало, ремонт начнет, крышу перекроет иль подлатает, угол избы подправит, изгородь подаккуратит.