Метелев подумал, что снова, видать, рванула гремучка в выхлопной трубе после эжекторов турбины и выбила взрывные клапаны, но говорить не стал. Решил проверить сам. Взял у Яризы штекер и сунул в гнездо. Стрелка миллиамперметра показала две нормы…
Яриза, сунув руки в карманы белого лавсанового костюма, сгорбившись от бессонной зябкости, медленно прошелся вдоль помещения щитовой. Это был огромный увалень, в движениях и речи медлительный и основательный.
— Окно закрой, — сказал Метелев суховато. — Еще коротнет на шинах…
Яриза молча прошел и закрыл окно.
— Вот удивляюсь я, Иванович, как может человек терпеть долгие годы эту сменную жизнь? Вот вздремнул я сейчас и увидел во сне хутор на Херсонщине и бахчу… А кругом кавуны от такэсеньки… Против естества это, скажу я тебе, не спать по ночам… Даже за-ради этого атома, будь он неладен…
— Вахта везде есть, — сказал Метелев. — На тепловых, на гидростанциях… И мало еще где… В больницах, например…
— Оно, конечно, так, но к этому человек никогда не привыкнет.
Яризе явно было неудобно за свой сон, и что его застали, и тем более что начальник ни слова об этом. И он замолчал, поняв, что стучаться к Виталию Ивановичу сейчас бесполезно.
А Метелев и впрямь испытывал то необъяснимое, упрямое чувство неприятия, скорее всего оттого, что Яриза схитрил, и потому теперь он, Метелев, никак не мог перейти с ним на дружеский тон. И еще это: о многом… Обо всем на свете за долгие годы говорено множество раз… И эта притертость, и доскональное знание друг друга, и официальность тона на грани компанейской фамильярности… Все, все…
Так же сухо — попросил, не называя имени-отчества:
— Дай, пожалуйста, свой ПМР (переносной малогабаритный радиометр), надо промерить некоторые места по тракту основного контура.
Взял протянутый Яризой прибор, переключил туда-сюда диапазоны, проверил нуль и добавил:
— И вот что… Возьми пробу газа из конденсатного бокса, проверь показания… Да… Забыл. Сколько за прошлые сутки в трубу выбросили?
— Пятьсот кюри… А пробу еще в той смене брали…
— Возьми, возьми… — почти приказал Метелев, уже покидая помещение щита дозиметрии.
— Буде сделано, — угрюмо сказал Яриза вдогонку начальнику смены.
Оставшись один, весь как-то неуклюже нахохлился, прошел вдоль щитов с приборами, на ходу словно пытаясь освободиться от владевшей им неловкости. Потом вдруг встряхнулся, ощутив себя свободнее, по-хозяйски осмотрел вверенный ему щит дозиметрии. Все-то он здесь знает до тонкостей и потому чувствует себя уверенней и значимее.
Но все же на его лице и в глазах было смущение, тем более обидное и неприятное, что он теперь один и не мог ни перед кем оправдаться.
Желание освободиться от неловкости вызвало компенсирующие воспоминания.
…Родная деревня… Застолье в батькином доме… Атомщик Яриза приехал… Односельчане… Уважительные возгласы… Петро Михайлович!.. Петро Михайлович!.. А як же цей атом горыть?.. А як же вин, ядри его!..
Яриза вспоминающе рассмеялся, вынул из кармана осколок зеркала, смотрясь в него, сильным круговым движением ладони растер лицо и окончательно снял с него остатки неловкости. Потом и вовсе ощутил успокоение духа, взял «камеру Туркина», решив, не откладывая, отобрать пробу газа…
Метелев тем временем шел по коридору и уже думал, что зря он так обошелся с дозиком. Спать и впрямь охота. И ощутил вдруг, как навалилась ватность, холодок иголочками пробежал меж лопаток вниз, он судорожно напрягся и громко зевнул.
— У, ч-черт! Проклятая, соблазняет…
В тупике коридора, в комнате, выгороженной для дежурных по реакторному блоку, старший слесарь основного контура Игошин принимал экзамен по технике безопасности у машиниста питательных насосов реактора Гриднева.
Игошин, стройный, сухощавый, с маленьким птичьим лицом, встал и начал докладывать. Метелев слушал, думая, сколь точен и аккуратен этот парень, в недавнем прошлом, по службе во флоте, старшина турбинного отсека атомной подводной лодки. Если уж Игошин прошел по тракту основного контура и боксам, то после него можно не ходить, он не упустит самой маломальской мелочи. Все тщательно опишет и, если сможет, устранит своими силами. Веки у Игошина воспалены, черные большие, чуть выпуклые глаза блестят, щеки запали, подбородок скошен, большой широкий лоб на этом, как казалось Метелеву, очень экономно собранном лице господствующе преобладал.
— Ладно, Виктор, хорошо… — остановил его Метелев. — Давно с обхода?
— С полчаса, — ответил Игошин и, заглянув в оперативный журнал, поправился: — Сорок две минуты назад… — и улыбнулся, не обнажая зубов.