Она припала ухом к холодному железу, в тревоге ощутила запах краски, коей был выкрашен обелиск, поскребла еще, припала к земле ухом. Коричневым, словно выскакивающим из хищных синих вен кулачком постучала по земле… Но нет! Нет!.. Ничего не было!
Опомнившись, поднялась Прасковья. С каким-то оскорбленным, униженным чувством собрала вещички и фотографии внука. Еду и вещи завернула в узелок, пошатываясь, вышла за ограду могилы, дрожащей рукой заперла звякнувшую и скрипнувшую в ржавых петлях железную калитку и села на скамеечку.
Безвольно бросила руки на колени. Тугие жгуты синих жил жадно обхватили коричневую кожу рук. Обычно розовые подушечки на лице ее побледнели и одрябли, и морщины, их разделяющие, стали казаться более глубокими и темными.
Она смотрела на могильный холмик и видела теперь, будто прозревшими глазами, что трава все так же не растет на нем, что оживление в росте зелени только почудилось в странном ее ослеплении, что и пчелы-то, видать, покинули гиблое это место, потому что не выдержали.
Да и что уж там! Хамовы лучи и впрямь, видать, в силе еще и вытравляют живую душу во всем вокруг себя…
Она посмотрела вниз с горы на деревню, на свое подворье, хорошо видное отсюда, ухоженное и аккуратное благодаря стараниям Алеши. Но пройдет еще год-другой, думала Прасковья, и снова потечет крыша, просядут или разойдутся в щелях стены, повыдернут ребятишки аль пьяные мужики колья из ограды, а ей-то не сдюжить… Да и жива ли она будет к тому времени?
А небо вот останется. Чистое, синее, по которому белые кудлатые облака озабоченно и торопливо все бегут, бегут куда-то, истаивая вдали.
Прасковья с трудом встала и медленно, еще более постаревшая и потерявшая легкость стати, тяжело пошла с горы к дому.
Вот как оно выходит… И для чего ей жить-то? Для кого?.. Сгинули муж да сын. А второй, Николашка… Что есть, что нет. Интереса к матери не питает. Деревни стесняется. Одно было солнышко — Алешенька. Да сгорел в огне антихристовом… Пережила она, старая, всех. Ох и ох!.. Горько сознавать это…
«Зажилась, зажилась ты, Прасковья…» — с тоскою подумала она о себе и машинально отворила калитку.
Так же машинально войдя во двор свой, принесла и выплеснула из лохани свиное пойло в свинцовую домовину, подойдя к клетушке, дернула щеколду и выпустила борова, который, чуть не сбив хозяйку с ног, рванул к свинцовому корыту, глубоко погрузил рыло в хлебово, озабоченно поводя по сторонам красными глазками, и на весь двор разнеслось громкое чавканье и довольное повизгивание насыщающейся свиньи.
Прасковья в задумчивости медленно подошла к забору, где одна штакетина вроде была подвыдернута и торчала выше других. Стала подправлять ее, но она почему-то не поддавалась. И тут вдруг неожиданный гнев захлестнул Прасковью. Она выхватила дрючок и с силой огрела им кабана по хребту. Тот как ошпаренный выскочил из-под палки, с визгом пошел по двору кругами, но, пробегая мимо хозяйки, пытливо зыркал на нее, видимо соображая, долго ли она будет охранять вожделенное пойло. А Прасковья бросила палку и неторопливо пошла к дому. На кухне села на табурет, упершись локтями в кухонный стол, уронила голову на руки, и первые крупные капли слез шлепко ударились о старую, отполированную тряпками клеенку.
И долго так сидела она, а слезы то утихали, то будто накатывались волной за подступающей из глубины вспышкой жгучей обиды.
АКТИВНАЯ ЗОНА
В огромном реакторном зале атомной электростанции было светло. Под фермами перекрытия, выкрашенного в белый цвет, сияли большие зеркальные лампы.
Изредка постреливая расплавленным металлом, шипела дуга сварочного полуавтомата, варившего нержавеющую облицовку пола. В воздухе отдавались эхом резкие звуки металлических ударов: молотком отбивали застывший шлак.
Электростанция еще строилась, радиоактивности не было. Шла наладка. Предстояло собрать атомный реактор и произвести контрольные замеры. Два человека для этого спустятся внутрь реактора, крановщик закроет их тяжелой стальной крышкой, а люди изнутри сделают работу. Иначе не получалось.
Крановщик Милон Варыгин включил электродвигатели главного подъема. Мостовой кран нудно загудел. Вздрогнув на опорах и качнувшись из стороны в сторону, медленно пошла вверх стотонная крышка атомного реактора. Ее-то и нужно было установить на корпус, смонтированный в глубокой шахте.
С двадцатиметровой высоты крановщик внимательно вглядывался в облицованный нержавеющей сталью постамент, который на два метра возвышался над полом реакторного зала и продолговатым выступом пролегал от левой стены к центру. В постаменте-то и была шахта реактора, а глубоко внизу — корпус, который на светлом фоне нержавеющей облицовки зиял черной дырой.