Им хорошо было видно, как, подпирая снизу, пузырится и вздувается мускулистыми буграми вода.
— Я не хочу умирать! — сухо сказал Савкин, и голос его понравился Капустину.
— Ничего, Митяй, нам осталось жить в миллионы раз дольше, чем живут нейтроны. Понимаешь? — Капустин отметил в себе, как бы со стороны, какое-то странное ледяное спокойствие. — Целых десять минут! Мы ведь с тобой тоже микрочастички в масштабах мирового космоса. Через десять минут Милон Варыгин сдернет крышку, даст кислороду глотнуть.
— Я хочу жить! — резко сказал Савкин, и в голосе его ощущалась злость.
— Я тоже хочу жить! — крикнул Капустин. — Я работаю — значит, живу. Так, кажется, нас учили?.. За работу, Митяй! Смертушка нас не тронет, не тронет…
Воды уже было по пояс, теплой, градусов под тридцать.
«Спасибо, еще не горячая, — благодарно подумал Капустин, — когда прессуют реактор, температура водички — восемьдесят — сто градусов. То-то супец был бы!»
— Берем лестницу! — приказал он. — Айда на новый сектор! Свети. Только не опускай лампу в воду — лопнет. Током нас убьет.
Капустин нервно рассмеялся, поняв собственный похоронный юмор.
— Когда уровень подрастет, лезь ко мне на лестницу, тут вроде спокойнее.
Они работали. Быстро и экономно, как это только можно делать, когда жить осталось восемь минут. Они и вправду не верили в смерть, а верили в бесконечность жизни. И были правы.
А воды было теперь по горло. Они плавали и таскали за собой лестницу, делали замеры и заносили результаты в блокнот, который Капустин прятал под чепец.
Последний сектор они обмерить уже не смогли. Между уровнем воды и фланцем корпуса оставалось с полметра пространства. Лампа-переноска освещала красноватым светом поверхность воды, всю в пузырях, бугрящуюся глубинными потоками. Наладчики плавали рядом, и лица их были красными от удушья.
Вода казалась Капустину маслянистой, жирной, какой-то плотоядно-жадной, всепожирающей.
Он смотрел на воду с острым интересом, будто удивлялся ей и как бы запоминал: «Вот она какая — последняя вода жизни…» — а сам, отфыркиваясь и сплевывая противно пресную, обессоленную воду, отдающую металлом, все подбадривал Савкина, боясь, что тот потеряет рассудок:
— Держись, Митяй! Осталось, — он вскинул руку над водой, — Осталась минута.
Савкин печально, уже мудро и отрешенно, улыбался. Крови на лице не было — смыло водой.
— А тебе действительно не страшно? — спросил он Капустина.
— Да страшновато немного, а что делать?
А сам подумал: «Неужто смерть?»
И ужаснулся вдруг своему хладнокровию. Нет, и он не был железным, чего говорить. Мгновениями такой накатывал страх, куда с добром. Но были как бы вспышки. Многолетний опыт работы в сложных условиях подсказывал другое: только работа может привести к успеху. В данном случае — спасти. Впрочем, действовал он в эти минуты, пожалуй что, уже безотчетно. Напряженно работал руками и ногами, довольно легко еще держась на поверхности. Рядом небольшими кругами плавал Савкин, но все время как-то смешно поворачивался в воде, чтобы не терять из виду Капустина, будто они в море купались и тот мог далеко уплыть.
А Капустин почему-то вдруг всем телом ощутил воду. Словно только что в нее попал. Какими-то короткими, с легким ознобом толчками. Точно кто напоминал ему: «Не забывайся. Ты в воде. Не теряй голову. Бывает и хуже».
— А хорошо плавать, правда, Митяй! Как в бассейне, — бодро сказал Капустин, стараясь заглушить в себе пугающий, идущий уже не от него, наладчика Капустина, а от кого-то чужого, в нем поселившегося, отбирающий силы голос.
— Угу, — сказал Савкин, — хорошо, да не очень…
Он все более сужал круги, постепенно сближаясь с Капустиным, будто его притягивало к нему магнитом. Видимо, Савкин устал или заметил какую-то неожиданную перемену в товарище и испугался. Лицо его постепенно обретало тупое выражение, взгляд стал лихорадочно цепким, близоруким, косящим.
— Стой, дурила, потонем! — поняв, в чем дело, выкрикнул Капустин, пытаясь оттолкнуть руки Савкина. Но не смог. Тот схватил его мертвой хваткой, прижался к нему отвердевшим, словно камень, телом и успокоенно застыл.
Капустин на пределе сил работал руками и ногами, задрал вверх лицо и дышал из последних, быстро убывающих сил.
— Я не берег! Я соломинка, дурила! Ха-ха! Пусти!
Но Савкин вцепился крепко, и они стали медленно погружаться. В глубине, подсвеченной лампой, они в упор смотрели друг на друга, каждый в другом ища надежду на спасение. Лицо Савкина в темно-розовой воде казалось Капустину лицом утопленника. Он резким, отчаянным рывком попытался освободиться от цепких объятий товарища. Тщетно.