— Так он умер?
— Да, гораздо позже. Здоровье его заметно поправилось. И хозяйка говорила: «В этом виноват дон Валентин, уж очень хорошо разобрался в его болезни… Лучше б его лечил другой, дон Хосе, тот совсем ничего не понимал… Если б его лечил дон Хосе, он бы сейчас уже умер и не надоедал мне». У доньи Синфо, кроме двух детей от первого мужа, есть еще дочка от второго, от карабинера. Спустя немного после женитьбы дон Элоино ей сказал: «Иди сюда, иди, я поцелую тебя, ведь я теперь твой отец, а ты моя дочка…» — «Какая дочка? — отвечала мать. — Удочеренная только!» — «Падчерица, жена, падчерица! Иди сюда, скоро я вас оставлю…» Рассказывают, будто мать при этом ворчала: «Бесстыдник, только для того и зовет, чтобы пощупать девчонку. Видано ли такое дело!» Ну потом, естественно, наступил разрыв. «Это был обман, чистый обман, дон Элоино; ведь я вышла за вас только потому, что меня уверили, будто вы умираете, вот-вот скончаетесь. Если б не это, черта с два!.. Меня обманули, обманули». — «Так ведь и меня тоже обманули, сеньора, что же мне теперь делать? Умереть ради вашего удовольствия?» — «Во всяком случае, таков был наш уговор». — «Скоро я умру, сеньора, скоро умру… скорее, чем вы думаете… Я, Родригес де Альбуркерке-и-Альварес де Кастро!»
Они еще поцапались из-за платы за пансион, и в конце концов она его выдворила. «Прощайте, дон Элоино, всего вам наилучшего!» — «Бог вам судья, донья Синфо». Наконец третий муж этой дамы умер, оставив ей пенсию две песеты и пятнадцать сентаво{58} в день, да еще на похороны ей дали пятьсот. Уж наверное, она их не истратила на панихиду. Заказала самое большее две-три мессы для успокоения совести и в благодарность за вдовью пенсию в тринадцать дуро.
— Ну и дела, боже мой!
— Все это не выдумки, такого не выдумаешь. Сейчас я стараюсь узнать подробности этой трагикомедии, этого похоронного фарса. Сначала хотел сделать из этого сайнете{59}, но потом решил, что будет лучше эту историю, подобно тому как Сервантес вставил в своего «Кихота» новеллы, вставить в роман, который я сейчас пишу, чтобы отвлечься от забот, вызванных беременностью жены.
— Как, ты начал писать роман?
— А что, по-твоему, я должен делать?
— На какой сюжет, если можно узнать?
— Мой роман сюжета не имеет или, точнее говоря, какой сюжет получится, такой и будет. Сюжет сам должен сложиться.
— Как так?
— Просто однажды, не зная, чем заняться, — а чем-то заняться мне хотелось, — я почувствовал какой-то внутренний зуд, укусы фантазии и сказал себе: буду писать роман, но писать так же, как течет жизнь, не зная, что будет дальше. Я сел, взял несколько листков бумаги и начал писать все, что приходило в голову, не задумываясь, что будет дальше, без какого-либо плана. Мои герои возникают из их поступков и разговоров, особенно из разговоров; характеры формируются постепенно. Иногда же характер будет заключаться в отсутствии характера…
— Понятно, как у меня.
— Не знаю. Там будет видно. Они меня ведут.
— А психология, описания?
— Будет в основном диалог, главным образом диалог. Важно, чтобы персонажи разговаривали, разговаривали много. Хотя бы ничего и не сообщали.
— Наверное, тебя натолкнула на эту мысль Елена, да?
— Почему ты так думаешь?
— Да она как-то раз просила меня дать ей роман, чтобы убить время, и, помнится, сказала, что любит, когда много диалогов, а всего прочего поменьше.
— Да, когда она встречает в романе длинные описания, проповеди или повествования, она всегда их пропускает, приговаривая: «Чушь! Чушь!» Для нее только диалог — не чушь. Но, кстати, проповедь можно легко разбить на диалог…
— Почему так получается?
— Потому что людям нравится разговор ради разговора, хотя бы он был и вовсе бессодержательный. Некоторые не могут вынести получасового доклада, зато способны по три часа болтать в кафе. Это очарование разговора, беседы как таковой, речи вперебивку.
— Меня тоже раздражает тон поучения.
— Да, человек получает удовольствие от разговора, от живой беседы… И главное, нам приятно, чтобы автор не говорил от себя, не надоедал нам своей личностью, своим сатанинским «я». Хотя, естественно, все, что говорят мои персонажи, говорю на самом деле я.
— До некоторой степени.
— Как это — до некоторой степени?
— Вначале тебе кажется, что ты их ведешь, ты направляешь, но под конец ты убеждаешься, что это они тебя ведут. Очень часто автор становится игрушкой в руках своих героев.