Ида Рогальски смотрела на Михаэля испытующим взглядом.
Трудхен, ты понимаешь, я прямо не знаю, что и думать, но с некоторых пор мой мальчик просто сам не свой. Я уверена, он что-то скрывает от меня. Неужели завел девчонку? Не-ет. Я бы знала. Ну представляешь, Трудхен? Подожди секундочку. Опять эти самолеты воют. Позвонить спокойно не дают.
Продолжение действительности.
А как ты думаешь, сколько я сегодня за фунт телятины отдала? Сколько? Что? Ида. Ты с ума сошла. Ш-ш-ш. Михаэль пришел, вот он входит как раз. Что-о-о? A-а. Ну, конечно! Цены на мясо растут как на дрожжах. К сожалению, мне пора. Пока, Трудхен. Не пропадай надолго.
Все та же действительность.
Что с тобой происходит, Михаэль? С тобой теперь уже и не поговоришь толком. Начну говорить, а ты либо глухим притворяешься, либо в окно смотришь.
Да всё в порядке, мама. Брось, ладно, говори немедленно. Я же по глазам вижу: что-то не так. Да нет, мама, просто… Что, что «просто»? Хорошо, мама, раз уж ты непременно хочешь знать, в чем дело, скажу: ее зовут Патриция. У тебя девушка! У моего малыша завелась девушка, а он родной матери ничего не говорит! Мамочка, просто ты всегда сразу так… так… Всё, малыш, рассказывай немедленно! Какая она? Как ее зовут? Ах да, Патриция, ты же мне сказал уже. Где ты с ней познакомился? Знаешь что, Михаэль, пригласи-ка ее завтра к нам на чашечку кофе. Райнер придет, и мы все вместе отправимся куда-нибудь погулять, в тесной семейной компании, только мы и никого постороннего. Прямо так сразу, мама? Давай, давай. Беги, приглашай ее! Мамочка, спасибо. Вот дурачок! Девушку завел и никому ни слова.
На следующий день Михаэль бежит к Патриции прямо на работу — она работает секретаршей. Он встречается с ней в обеденный перерыв. Патриция, у меня для тебя сюрприз. Угадай. Ну говори же, что? Моя мама приглашает нас с тобой сегодня вечером на кофе с пирожными.
Патриция улыбается, и в этой улыбке сквозит материнская нежность. Она явно обрадовалась. Но потом тень пробегает по ее лицу. У нее белокурые волосы, стянутые на затылке в конский хвост. На ней мини-юбка. Она выглядит современно, но не супермодно. Она выглядит как настоящая подруга.
Боже мой, как жалко, Михаэль. Я же совсем забыла, что шеф попросил меня сегодня задержаться подольше. Для одного очень срочного дела. Сам понимаешь, отказать ему я не могла. Давай в другой раз. Михаэль хмурится. Он слегка расстроен. Сразу становится заметно, что между этими двумя стоит нечто, что они судорожно пытаются скрыть.
Заметно, что за их словами кроется что-то невысказанное.
Заметно, что в комнате незримо присутствует некто третий.
Заметно, что на первый взгляд все у них складывается хорошо, но на самом деле все не так уж хорошо.
Иначе зачем было Михаэлю тайно наблюдать, как она выходит из офиса и садится в роскошный открытый американский лимузин, где ее ждет некий пожилой холеный, элегантный седовласый господин, и они сразу уезжают? Михаэль спрашивает у инвалида войны, который служит портье в этом небоскребе, — спрашивает не напрямик, а обиняками: я слышал, хозяин расширяет фирму. Видно, оборот в последний год сильно вырос? Да. Фирма процветает. Шеф все время новых людей нанимает. Скоро собирается даже детский сад открыть для детей сотрудников. Жаль, что раньше такого не было. А скажите, пожалуйста, это хозяин был — в таком большом белом лимузине? Не-е, хозяин уехавши, он только в понедельник вернется. Да нет, посмотрите, вон же он сидит, за рулем. Да нет, говорю вам, это не наш хозяин. У нашего хозяина сейчас и прав-то водительских нет. Отобрали у него права, надолго отобрали. А этого господина я знать не знаю.
Вот так номер! Эх, кажется, мину а настала трагическая. В душе зашевелилось подозрение, но пока лучше молчать.
Симпатичное, по-детски пухлое лицо Михаэля мрачнеет. За одно мгновение повзрослев на годы, он бредет домой.
Патриция, его Патриция, что-то скрывает от него. Патриция его обманула. Впервые в жизни.
Ида Рогальски сразу замечает подавленное состояние Михаэля. Ну-ка, говори, малыш, что случилось. И где Патриция? Я такой торт сделала! Патриция не придет. Вот так… и оставь меня в покое, мама. Крупно лицо матери — оказывается, оно сплошь изборождено морщинами, с экрана на нас смотрит воплощенная тревога.