Вот так. Вот кому товарищ Сталин мог бы поручить все „соответствующие органы“ (сам ведь Булгаков просил: „поручите мне“) — пощады бы ворам-„демократам“ не было бы. И внесудебные расправы, и круговая порука, и черные списки, и вскрытия животов в поисках украденных бриллиантов, и „камень на шею и в прорубь“ — вот что предлагает Булгаков. И даже не в суровые времена войны — война уже была завершена. Можно только представить, с каким наслаждением писал Булгаков эти строки, как казнил в мыслях всю эту „демократическую“ сволочь — „в жизнь не видел приятнее сна!“. Куда там Ягоде или Ежову!
Да, Булгаков, как и Сталин, был сторонником крутых мер. Но Булгаков мог позволить себе и эмоции, и писательскую беззаботность — последствия своих действий не надо было просчитывать и продумывать. Так, сон, писательская фантазия (и, наверное, отображение настроений в обществе). А на плечах Сталина лежала тяжелейшая ответственность за страну и народ, и забота о созидании, о строительстве справедливого общества, новой экономики.
Вот здесь и начинается различие между Сталиным и Булгаковым…»
Из комментариев к этому тексту:
«Все знают, что Сталин ценил Булгакова. „Дни Турбиных“ он посетил 12 (!) раз. И ведь недаром МБ травила разная литературная сволочь, связанная с троцкистами. И ведь не зря ребята Воланда сожгли „Грибоедов“. В 1932 году Сталин упразднил РАПП („МАССОЛИТ“ в романе). И Авеля Енукидзе (в романе Семплявского) отправил на небо. А Авербаху (Берлиозу) голову не отрезали — его просто расстреляли. Только так порядок и наводят.»
Валентин Катаев (1897–1986), бывший белогвардеец, на встрече с советскими читателями (записывавшейся и транслировавшейся) в 1978 году, рассказал, что Булгаков называл его Валюном, а он его за это — Мишунчиком; что жена Булгакова (не уточнил, какая по счёту) хорошо готовила щи и что Булгаков иногда подкармливал (щами и прочим) своих младших пишущих коллег по газете «Гудок»; что все они увлеклись писателем Эрнстом Гофманом, когда вышло собрание сочинений оного; что случалось несколько раз на пару с Булгаковым играть в рулетку на собранные в складчину деньги и выигрывать мелочь на коллективный ужин; что Булгаков был «традиционалистом» и ценил старые подходы в искусстве (надо полагать, не любил мейерхольдов всяких); что Булгаков предпочитал сыр «чандер» и вообще держался с достоинством и несколько обособленно; что раньше вдоль Патриаршьих прудов действительно ходил трамвай, а потом вот перестал ходить
В связи со «старым и больным» вспоминается другой Михаил — Михаил Самуэльевич, старик Паниковский; булгаковеды тут точно ничего не пропустили — или делают вид, что не замечают? Михаил Афанасьевич ведь водился с Ильёй Арнольдовичем — с Ильфом…
Нашёлся портрет Булгакова — у Лёвшина В. А., соседа по коммунальной квартире (прообразе той, знаменитой, которая якобы на Садовой 302-бис, см. кн. «Воспоминания о Михаиле Булгакове»):
«Он довольно высок ростом. Приталенный, типа френча, пиджак подчеркивает его стройность. Что доминирует в его облике? На мой взгляд, изящество и опрятность. Идеально белые, накрахмаленные воротнички и манжеты. Идеально выбритое лицо. Идеальный пробор („Как вы делаете, что у вас такой пробор?“ — спрашивает Рудольфи у Максудова в „Театральном романе“). Вещи на нем старенькие, но тщательно заштопанные и вычищенные („Ничто так не мучает, как пятно на одежде“, — признается Максудов). В этой подчеркнутой заботе о своей внешности — ни капли фатовства, только железная самодисциплина и чувство собственного достоинства („„Максудов!“ — сказал я с достоинством…“).»