Про антисемитизм Булгакова — см. основной текст.
Трактовка романа у Дмитрия Ларина («Маргарита и Мастер», отрывки):
«Ключевой персонаж, вокруг которого вертится весь сыр-бор, однозначно — Иешуа Га-Ноцри, герой романа в романе, проекция самого мастера [я буду придерживаться авторского написания — со строчной буквы]. Скажем прямо: ассоциирование автором себя с протагонистом, выступающим в произведении в качестве спасителя мира, — проявление тяжёлого, типично подросткового, комплекса неполноценности, заставляющего автора хотя бы на бумаге выглядеть сильным, умным, непорочным. С другой стороны, Иешуа — отражение образа Иисуса Христа. Но какое отражение? или вернее, отражение какого христа? Неужели Булгаков, прекрасно знающий тексты Евангелия, выставил бы Христа жалким полуидиотом, каким-то античным хиппи, который до ужаса боится получить лишний удар плетью и вступает в неостроумные софистские пререкания с прокуратором? „Злых людей нет на свете“ — что это за вульгаризация христианской философии?»
«Пророком будет называться, чудеса творить и клясться на кресте — говорится в Библии об антихристе. Короче, Иешуа подходит по всем параметрам. Кто же первый заговаривает об Иешуа, вводя таким образом в роман параллельное повествование? Не мастер, однако, — а Воланд, согласно собственному язвительному замечанию, чтобы показать, „что ровно ничего из того, что написано в евангелиях не происходило на самом деле никогда“.»
«Как мы знаем из автобиографии мастера, был он выпускником истфака, полиглотом и работал в музее. Вероятно, его сильно тяготила нудная и низкооплачиваемая работа исследователя (быть может, у него просто не складывалось из-за чувства собственной одарённости — „ишь ты, пять языков знаю, а буду в музее за копейки штаны протирать!“), поэтому он, воспользовавшись с неба свалившимися большими деньгами, бросил работу и засел корпеть. Корпел-корпел, склепал мегашедевр и понёс его в редакцию. Судя по всему, в редакции люди работали исторически грамотные и подобного бреда графоманов начитались от пуза. После отказа наш великий, но несостоявшийся писатель впал в депрессию и сошёл с ума от осознания того, что его, гениального романиста, нигде не любят и не ценят.»
«Какая нормальная баба захочет иметь в мужьях такое чмо с бугра? Мастер проговаривается, упоминая о то ли Манечке, то ли Вареньке, и прикидывается, что не помнит. Помнит, не может не помнить, болит оскорблённое уходом жены самолюбие! Похоже, что Манечка-Варенька бросила мастера как раз-таки из-за его раздутого самомнения. Но баба, тем не менее, нашлась. Двенадцать лет живущая в браке по расчёту, неработающая, но имеющая всё, глубоко несчастная от непонятной ей тоски.»
«От скуки и тоски Маргарита заводит себе, как откровенно говорит сама, „любовника“ — не „возлюбленного“, не „милого“, заметьте! Заводит — и принимается его обрабатывать красивыми женскими приёмами: лепит на него ярлык „Мастер“, восхищается „гениальностью“ пишущегося романа и тому подобное, лишь бы только окончил работу над романом. Расчёт её прост и точен: если мастера напечатают, ей обеспечена роль жены богатого преуспевающего писателя и, соответственно, высшее общество богемы — что ей до своего мужа, сделавшего открытие государственной важности, и круга его знакомств — людей, вкалывающих, как негры на хлопчатнике, ради интересов советской державы! А не напечатают — да и чёрт с ним, с бумагомарателем, на зарплату госслужащего тоже хорошо живётся. Маргарита выжидает, оттягивая развод с мужем, а слюнявый щенок мастер ластится к ней, тешащей его самолюбие. Маргарите настолько чужд мир мужа, что она даже ценой сделки с дьяволом пытается во что бы то ни стало пропихнуть в публикацию роман мастера.»
«Прекрасная кандидатура на роль королевы бала! Мало того, Воланд ещё и издевается над Маргаритой, ломая её гордость в эпизоде с награждением. Воланду позарез необходимо вновь соединить их с мастером бесовский союз, поэтому он „милостиво“ даёт ей возможность перезагадать желание, и Маргарита с мастером, довольные, отправляются в свой вонючий арбатский подвал. (Символично, не правда ли? Обычно писатели кропают нетленки на чердаках и в мансардах.)»
«Воланду нужен именно такой роман и именно такой Иешуа — плоский и примитивный, заслоняющий собою истинный смысл христианской идеологии. И именно такой прокуратор ему необходим — недалёкий и медноголовый бюрократ, сентиментальный, как и все жестокие люди, тяжко переживающий за никчемного дурачка, ляпнувшего не к месту слова, сочтённые подстрекательством к мятежу. „Трусость — самый страшный порок!“ — утверждает мастеровский Пилат. „Вперёд! — поддержал бы Воланд. — Вперёд, не сомневаясь, не осматриваясь! Поступайте так, как считаете нужным! Воюйте со всем миром и сейте хаос!… мне на радость…“»