— Ладно… Ладно… Но ты… Это… Не реви только…
Фёдор Иванович задёргался, забулькал горлом, медленно опустился на землю и, привалившись спиной к грязному колесу Нивы, обхватил голову руками.
— Ты вот, это, деньги, на, возьми, — сбивчиво проговорил растерявшийся Володька, поспешно доставая из бумажника новенькую сотню и пытаясь всучить её старику.
— Не… — прохрипел Фёдор Иванович. — Не надо… Ты… Купи ему… Этот… Как его… Педи Гри… Побалуй… Напоследок…
Два дня терзался Фёдор Иванович, не знал, куда себя деть. А поздним вечером второго дня не выдержал — увязал в платок две печённые картофелины, оставшиеся от прошлого ужина, помидор, впопыхах сваренное яйцо да чёрствую краюху ржаного хлеба. Основательно оделся, на фланелевые портянки обул кирзовые сапоги, прихватил спички, тесак в войлочных ножнах — и вышел из дома.
Первым делом направился к Тамаре.
— Ты куда это на ночь глядя собрался? — удивилась та.
— Что хотите со мной делайте, а Жука я в обиду не дам! — отчаянно проговорил Фёдор Иванович и притопнул подкованным каблуком.
Долго молчала бабка Тамара, разглядывая позднего гостя, вставшего на пороге. Качала головой. Наконец, проговорила тихо и, вроде бы, с пониманием:
— За ним, значит, отправился?
— Пойду искать, — кивнул Фёдор Иванович. — Предупредить вот зашёл, а то хватитесь — а меня нету… Курам раз в день кинь зерна из бочки.
— Ладно. Кину… И куда отправишься?
— По дороге.
— Далеко?
— Не знаю пока.
— Ну, ладно… — Тамара тяжело поднялась с табурета, выдвинула ящик стола, одним широким движением сгребла в него разложенные по столешнице письма и почтовые карточки. Сказала:
— Погоди.
И ушла за занавеску в маленькую комнату, откуда громко — на весь дом — щёлкал поношенным механизмом старый будильник, пытающийся поспеть за стремительными мгновениями. Вернулась хозяйка минут через пять, вручила Фёдору яркий, оранжево-синий рюкзак.
— Вот, возьми. Внук оставил. Там я тебе молока положила бутылку, и десяток блинов. Съешь по дороге.
— Спасибо, — поблагодарил Фёдор Иванович.
— А, может, всё же, подождёшь до утра? Не дело — в ночь уходить.
— Не могу. Так легше.
— Ну, смотри. Голова на плечах своя есть.
— То-то и оно, — сказал Фёдор Иванович. Он закинул рюкзак за спину, развернулся на каблуках, открыл дверь, перешагнул порог — и остановился. Медленно повернув голову, он колюче глянул на Тамару и со значением повторил:
— То-то и оно.
Под открытым небом идти было не страшно. Ярко светила луна, мерцали разбрызганные по высокой тьме звёзды; было тихо и сонно. А вот когда начался лес, чёрный и затаившийся, Фёдору Ивановичу сделалось не по себе. Он достал тесак — но спокойней от этого ему не стало. Он подумал, что сейчас не помешал бы фонарь. И тут же решил, что от прыгающего по земле жёлтого пятна не было бы никакого проку.
Во тьме, окружившей дорогу, кто-то жил. Там ворочались и вздыхали. Охали и постанывали. Скрипели и потрескивали. Сомкнувшиеся деревья норовили зацепить раздражающе яркий рюкзак, сдёрнуть его с плеч человека. Смутные фигуры выдвигались из мглы и недвижимыми призраками вставали в шаге от обочины. Прямо по звёздам скользили беззвучные крылатые тени. Порой вниз заглядывала седая луна, и тогда лес менялся чудовищным образом: уродливые тени полосовали дорогу, каждая выбоинка заполнялось густой тьмой, берёзовые стволы начинали сливочно блестеть, а плотная стена сомкнувшихся деревьев раскалывалась, обнажая прежде невидимое, тяжёлое и мрачное…
Долго шёл Фёдор Иванович, неосознанно тая дыхание и борясь с одолевающими страхами. Крепко сжимал горячую рукоять ножа. Заставлял себя шагать широко и размеренно, гнал прочь пугающие мысли, убеждал не верить в обманчивых призраков, знал, что фигуры вставшие вдоль дороги — обычные коряги, да потрёпанные кусты, что тихие тени, скользящие на фоне звёзд — совы и летучие мыши.
Но потом он увидел такое, что в голове будто колокол лязгнул — и раскололся на сотни тяжёлых острых кусочков, а сжавшееся сердце тут же оборвалось и провалилось в живот, затрепыхалось там, запрыгало, забилось.
По лесной дороге, по колышущимся теням, ритмично подпрыгивая, бежала навстречу жуткая четырёхногая тварь с несоразмерно большой бесформенной головой.
Фёдор Иванович сдавленно охнул, выставил перед собой тесак и стал медленно оседать, чувствуя странную пустоту в голове.
Ему привиделось, будто он дома лежит на неудобном диване; рука его свесилась до холодного пола, и пальцы его лижет шершавым горячим языком чёрный пёс Жук.