Но вот надо же! Пришло время — сравнялись деревни: что в Утехове два дома осталось жилых, что в Лазарцеве. И будто отодвинулись они друг от друга, не шесть километров разделило их, а все шестьдесят. Прямая дорога заросла, брод через речку тиной затянулся, лес на прежние луга да на пашни выбрался. Раньше дети за час в один конец бегали. А старикам теперь чуть не весь день тащиться надо.
Вот и не ходит теперь никто из Утехова в Лазарцево. Надобности нет: магазин давно закрылся, баня сгорела, клуб на дрова разобрали. А весточку, коли захочется, можно и через Лёшку Иванцева передать, когда он из райцентра на своей «Ниве» прикатит, хлеб, чай, да сахар на продажу привезёт — а заодно и проверит, не померли ли одинокие старухи, живы ли ещё окружённые лесом деревни.
Соседка выглянула, стоило бабе Маше несильно тюкнуть пальцем в оконное стекло.
— Видела, чего ночью-то было?
— А то как же! Боялась, что крышу сдует.
— Липу мою завалило. Прямо на колодец. Теперь не подойти.
— Ты погоди, я щас…
Створка окна стукнула, скрипнул шпингалет.
Баба Маша отвернулась, привалилась боком к бревенчатой стене. Прищурясь, из-под руки глянула на изувеченную сосну, горестно покачала головой.
Неспокойно ей было.
Ну как неспроста липа-то сломалась! Может, знак это?
Ох, не надо было волосы ей в корни подкапывать!..
Соседка вышла, кутаясь в серую шаль, опираясь на можжевеловую клюку:
— Пошли, поглядим, что ли, чего там за беда случилась. А я нынче из дома-то не выходила. Курей только выпустила со двора. Нездоровится мне что-то. Печку даже затопила — знобит.
— Так ведь, чай, не двадцать лет, — рассеяно ответила баба Маша.
Идти далеко не пришлось — колодец был рядом, за дровяным сараем, за гнилым остовом комбайна, за разросшейся сиренью.
— Вот, — сказала баба Маша, широко разводя руками. — Нам тут, Любаша, самим не управиться.
— Да-а, — протянула соседка, медленно обходя колодец и рухнувшую на него липу. — А, может, трактором её оттащить?
— Тогда совсем сруб развалится. Надо хотя бы сучья все пообрубать, но мы туда ведь и не подлезем… Не бабская это работа, Люба. Иван Иваныча надо звать.
— Ой, не знаю… — повела плечом баба Люба. — Не хочется мне его попусту тревожить.
— Опять ты заладила! Какое это попусту?! И так целое лето его не трогали! Дел-то, дел-то сколько уж накопилось: навоз надо выгрести, сено повалить, дров хоть сколько-нибудь припасти. Хватит, чай, нагулялся за лето. Осень на носу, картошку надо будет в подпол стаскивать. Или тоже всё сама собралась делать?
— Может и сама, — тихо сказала баба Люба. — Ты, Марья Петровна, не ругайся. Я ведь не просто так… Я ведь… Боюсь, не пойдёт к нам больше Иван Иваныч.
— Это как это?
— А вот так… Последний раз по весне, помнишь, мы его звали? Он уже тогда недовольный был. Сердился.
— На что?
— На то, как встречаем его, как благодарим. Пироги ему приелись, блины надоели. Скучно ему у нас, вот что. Позовём его, он придёт, глянет, что ничего не изменилось, развернётся — только мы его и видели.
— Да как же это, — растерялась баба Маша. — Как же мы без мужика-то будем? Ты точно знаешь, что говоришь?
— А ты у него сама спроси.
— Смеёшься? Или забыла, что я его мычание не разбираю?
— Говорю: уйдёт он, если уже не ушёл. Давно я его не встречала. Почитай, с мая месяца…
С Иван Иванычем баба Люба познакомилась давно — то ли ещё при Сталине, то ли уже при Хрущёве. Она тогда обкашивала лесные полянки — заготавливала для козы сено. Дело это вроде бы было разрешённое, но молодуха Люба, как и прочие крестьяне, на всякий случай таилась. Окрестные луга сплошь были колхозные, то есть государственные, даже те, где трава сроду косы не знала. Попробуй там хоть краешек литовкой обкорнай — не поздоровиться. Потому селяне перестраховывались: утром — затемно — ходили с косами на неудобные лесные делянки, вечерами — в сумерках — носили беремем сухое сено.
Люба таилась вдвойне. Разные слухи шли о ней по округе, говорили, что травница она, знахарка то ли Божьим даром, то ли чёртовым проклятьем, — и она боялась, как бы разговоры эти не дошли до чужих людей.
А дар у неё действительно был: угадывала она в травах целебную силу, наитием чувствовала, какие хвори чем нужно лечить. За наукой к дедушке одному ходила — к тому самому, что когда-то посоветовал соседу Фёдору перед уходом на фронт липу возле дома посадить.
Много времени проводила Люба в лесах, ночевала порой в самой глуши, ничего не боясь. Наверное, Иван Иванович ещё тогда её заприметил. А вышел, когда она, поскользнувшись на кочке, сломала косу и ногу. Не сразу вышел — только под вечер, когда Люба уже голос потеряла и из сил выбилась. Подхватил её Иван Иванович с земли, положил на плечо — и отнёс на лесную опушку, откуда видны были крыши домов и растущая на пригорке разлапистая сосенка…