Девчонка с сомнением посмотрела на конфету. Взяла. Развернула. Сунула в рот:
— Ну и?..
— Ты ведь, это… С мужиками… за деньги… Да?
— Бывает и не за деньги. Жизнь такая. А что?
— Ты на-ко вот, погляди… — Золотой крестик с зелёным камушком в серединке блеснул на иссушенной, почти чёрной ладони. — Золото, настоящее, старинное. И изумруд. До революции ещё сделано… В городе за такую вещь, знаешь, сколько дадут?
В глазах девчонки блеснул интерес.
— Сколько?
— Десять тыщ! — назвала баба Маша первую пришедшую в голову цифру. И тут же испугалась, что не поверит девчонка в такую сказочную сумму. — Десять тыщ. Если поторговаться. Настоящее золото, поповское, старое! И камушек ещё. Десять тыщ, точно говорю, никак не меньше.
— И чего ты хочешь?
— Да-да, — закивала баба Маша, радуясь, что теперь можно перейти к делу. — Мужик у меня есть знакомый. Хороший мужик, работящий, добрый. Ты бы уж ублажила его. Чай, знаешь, как. А то у нас в деревне с девками-то трудно, остались только две бабки. А он ведь в силе ещё, мужик-то. Ему без этого дела никак нельзя.
— Десять тысяч? — Золотой крестик светился в чёрных глазах девчонки.
— Да. Мы и накормим тебя, как следует, в баньке попарим. Может, понравится тебе у нас, так и вовсе решишь остаться.
Девчонка с сомнением хмыкнула.
— А далеко деревня?
— Не очень. Ты не волнуйся, я отвезу тебя. Вон, трактор мой стоит.
— Десять тысяч?
— Десять, десять.
— Я и не видела никогда денег таких.
— В городе продать можно. Можно и в райцентре, но тогда меньше дадут.
— А мужика-то как звать?
— Иван Иванович он. Добрый. Работящий.
— Десять тысяч, — девчонка покачала головой. — Ладно. Только крестик ты мне сразу отдай.
— Конечно. Как в деревню въедем, так сразу и отдам.
Они одновременно кивнули, довольные друг другом, и направились к стоящему в стороне трактору.
Двоим в железной кабине было тесно.
Девчонка сидела боком, прижималась холодным бедром к сухому колену бабы Маши, угловатым плечом упиралась в пыльное стекло. Ссутулившаяся, подобравшая свои длинные худые ноги, она походила сейчас на иззябшую болотную цаплю. Закинув тонкую руку за спину пожилой женщины, она крепко вцепилась в спинку единственного здесь кресла и отрешённо смотрела на дорогу.
О чём она думала?
Баба Маша представить не могла, как должна сложиться жизнь, чтобы такая вот молоденькая девчонка, бестолковая сикушка, бросила всё, что у неё было, и пошла по рукам. Ну разве могла она понять, что творится в голове у этой Наташки?
— Ты сама-то откуда?
— Из Коворчино.
— А живёшь где?
— Где придётся, знакомых много. Думаю, в город податься. Может, в Москву даже… Только там деньги нужны будут… А у вас ещё что-нибудь вроде этого крестика есть?
— Найдём…
Трактор скатился с насыпи шоссе и, подпрыгнув, въехал в глубокую колею грунтовой дороги.
— Долго нам ещё ехать?
— До темна успеем.
Солнце только клонилось к западу. По лугам и заброшенным полям ползли тени облаков, а из-за зубастой полосы леса медленно выбиралась огромная иссиня-чёрная туча.
— Опять дождь будет, — вздохнула баба Маша и, помолчав, неожиданно для себя принялась рассказывать историю о липе, посаженной братом Фёдором перед уходом на фронт. Рык дизеля глушил её слова; она почти кричала, чтобы быть услышанной, и оттого обычный рассказ её сделался похожим на отчаянную жалобу.
Гроза началась, когда они въехали в лес. Совсем близко сверкнула молния, оглушительно рявкнул гром, грянули по крыше жёсткие струи ливня. За считанные секунды трактор погрузился в густую тьму и будто бы даже увяз в ней.
И баба Маша кричала, надрывая уже севший голос:
— Места у нас глухие, особенные! И лес этот не простой. Даже по дороге чужой человек может не пройти! Заплутает! Тут у нас недавно сбежавшие бандиты без следа сгинули!..
Трактор размеренно покачивался и будто плыл вне времени, вне пространства, переходя из одного мира в другой.
По сторонам двигались едва угадываемые чёрные фигуры: то ли кажущиеся живыми кусты и деревья, то ли замороженные волшебством лесные чудовища. Свет фар и вспышки молний выхватывали из иссечённой струями мглы тянущиеся к машине уродливые сучья-лапы и клонящиеся к ней стволы-туловища.