Сел Володька за стол, серую скатерть задрал, ящик выдвинул, разбирать начал: очки — безделица, конь деревянный шахматный — хлам, тетрадь «Общая» с карандашными записями — мусор. А вот три рубля доперестроечные — это в карман. Значок «Олимпиада-80» — сгодится. Толстая пачка писем — хорошо; сейчас копаться некогда, но, наверняка, несколько интересных марок на конвертах найдутся. И почтовые открытки туда же, к письмам, — знатоки приедут, выберут ценное, штучное, а остальное скопом купят.
Одна открытка упала под стол, перевернулась. Володька наклонился, поднял её.
«Здравствуй бабушка!»
Почерк детский, буквы неровные.
«Паздравляю тебя с Днём Рождения!..»
Он посмотрел на линялые портреты в рамах под мутным стеклом. Интересно, где здесь эта самая бабушка? И кто остальные люди?
«Мама говорит что отпустит меня на всё лето к тибе. Если я буду хорошо учится…»
Где сейчас этот мальчишка? Кем он стал? Помнит ли свою деревню, хочет ли увидеть этот дом? Как знать, может он прямо сейчас пробирается сюда на каком-нибудь внедорожнике.
«Я обязательно к тебе приеду. Привезу подарок. Так что жди!..»
Бабушка внука любила — это тут сразу в глаза бросается: вон, кухонная перегородка вся детскими рисунками увешана. Канцелярские кнопки заржавели, бумажные листочки свернулись, но карандашная мазня не выцвела, не побледнела… А в раму зеркала мальчишечьи фото заправлены — пожелтевшие уже; дюжина, не меньше.
«Поздравляю ещё раз. Желаю тебе здоровья и много-много-много лет жизни…»
Убрал Володька открытку в сумку к остальным письмам, свою бабушку вспомнил. В комод заглянул — чайное ситечко взял, щипцы для колки сахара, ажурный подстаканник, коробочку из-под леденцов дореволюционную, интересный пузырёк не то из-под духов, не то из-под лекарств — всё это на платок здесь же найденный уложил, в узел увязать приготовил. В сундуке, у печи стоящем, обнаружил стопку журналов «Новый мир» за семьдесят первый и семьдесят второй годы, полистал, но не позарился. А вот старое издание «Робинзона Круза» прихватил. Очень обрадовался, карточки с кинозвёздами на дне сундука обнаружив. И патефонные пластинки все выгреб.
Много всего набрал, а ещё больше осталось. Часы-ходики, вон, с кукушкой каких-то денег стоят. Гирьки — как шишки, на циферблате картинка с медведями ещё различима.
За часами и остальным надо будет ещё раз вернуться, пока светло, пока не страшно…
Вышел Володька из комнаты, придерживая локтем распухшую сумку, волоча узлы, добром набитые. Спустился вниз, к выходу. Запор снял, цепочку с крюка скинул, дверь отворил, свежего воздуха вдохнул, улыбнулся.
А хорошо съездил!
Всегда бы так…
Всю добычу Володька перетаскал в «Ниву» минут за сорок, разложил аккуратно, чтобы видно было, сколько ещё места остаётся, — что-то разместил в салоне, что-то на крыше под брезентом закрепил. Машину к крыльцу перегонять не решился, лишних следов не хотел оставлять. Когда работу закончил, на часы глянул, на солнце посмотрел. Подумал о пропущенном обеде и скором ужине, но решил с едой погодить. Воротился к двухэтажному дому быстрым шагом, почти бегом, торопясь оставшееся светлое время провести с пользой. Внизу не задержался, сразу наверх пошёл. А когда по лестнице поднимался, ключи от «Нивы» на пальце крутя, услыхал отчётливый звук — будто стукнуло в доме. Но не напугался, решил, что упало что-то, он ведь сегодня много чего тут переворошил, потревожил.
В комнату с печкой войдя, сразу к часам с кукушкой направился. И встал, тиканье услышав.
То самое.
И не сверчок это был, не насекомое. Нет.
Это часы тикали. Щёлкали негромко. Маятником помахивали.
Володька икнул, глазам не веря.
Ходики — с кукушкой, с гирьками-шашками, с медведями на циферблате — шли.
Может это сквозняк маятник подтолкнул, механизм запустив, а может какая пылинка, гостем потревоженная, из шестерёнок выпала, и часы сами собой после многолетнего простоя заработали.
Может…
Володька пытался ещё какое-нибудь объяснение придумать. По сторонам озирался. Слюну загустевшую глотал.
Может…