Помню, как приходил банковский чиновник, описывал наше имущество, осматривая и ощупывая каждую вещь, как угрожал продать на аукционе письменный стол отца, шкафы с его библиотекой, рояль, трюмо, мягкую мебель и картины. Родители волновались. Мама с ног сбилась, занимая у знакомых деньги.
Тем временем Ольга Михайловна под именем Лидии Михайловны Коцюбинской жила то в Швейцарии, то во Франции и Италии. Через несколько месяцев, в конце 1908 года, она возвращается в Гадяч Полтавской губернии и там выходит замуж за бывшего студента Харьковского университета Павла Андреевича Шинкаренко, который был назначен контролером винокурен в Гадяче.
Священник Хоб, венчавший молодых, был весьма удивлен тем, что невесте по паспорту сорок лет, а перед ним стояла стройная, по виду не более тридцати лет женщина.
Вскоре у четы Шинкаренко родились две дочери. Прошло еще немного времени, и Павел Андреевич умер от туберкулеза. Ольга Михайловна осталась вдовой.
Никаких связей с семьей брата она не имела, боясь раскрыть тайну. Понимая огромную ответственность, которую взяли на себя Михаил Михайлович и его семья, Ольга вынуждена была в какой-то мере прекратить революционную деятельность. Материальное ее положение было тяжелым. Но летом 1913 года Ольга Коцюбинская под именем Лидии Михайловны Шинкаренко неожиданно появилась с детьми в Чернигове. Остановилась в гостинице. Выходила на улицу только в шляпе под вуалью. Один-единственный раз решилась Ольга Михайловна прийти и к нам с детьми.
А вот как встретились на людях обе Лидии Михайловны. Тетя Лидя гуляла со мной и Оксаной возле Екатерининской церкви. Издалека мы увидели на скамейке женщину в черной юбке. С нею две девочки трех-четырех лет. Обе женщины пристально смотрят друг на друга. Ни одним движением они не выдают себя. Нас, подростков, от страха бьет лихорадка.
Позже империалистическая война забросила Ольгу в Румынию в город Бакеу, где она заведовала питательным пунктом. В Бакеу она встретила и революцию 1917 года, не зная, что сестра Лидя, давшая ей паспорт, а с ним и волю, умерла в 1916 году. Затем Ольга вернулась в Россию.
На протяжении всей своей жизни Ольга Михайловна стремилась быть полезной народу. Живя в селе, собирала вокруг себя девчат и читала им запрещенные книги, помогала голодающим беженцам из Поволжья, делилась с ними последним куском хлеба, не раз вступала в отчаянный спор с попом, пытаясь ограничить его влияние на крестьян, особенно на школьников. А в первые годы Советской власти активно выступала против кулачества.
Во время эпидемии тифа Ольга Михайловна обходила тяжело больных крестьян, лечила и ухаживала за ними. Заразившись сыпняком (болезнь к тому же осложнилась еще и воспалением легких), она 22 мая 1922 года умерла. Похоронили ее в саду возле школы села Демина Балка, недалеко от Хорола на Полтавщине, где она учительствовала. Похоронена под именем Лидии Михайловны. В последние годы ее могила разыскана. Школьники из Деминой Балки помогли ее восстановить, и на постаменте могилы под фотографией написано ее настоящее имя — Ольга Михайловна.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
К ГОРЬКОМУ
К 1909 году заметно ухудшилось здоровье отца. Больше всего его удручала мысль о невозможности писать. Собрано столько материалов, сделано столько заметок, но завершить все это у него не хватало сил. На семейном совете пришли к единодушному выводу: надо ехать на Капри. Соблазняла не только возможность еще раз побывать там[60], но и желание встретиться с Горьким, который поселился тогда в этом живописном уголке.
Между приступами болезни Михаил Михайлович ездил в Киев. На одном из литературных вечеров у Н. В. Лысенко он читал отрывок из повести «Fata morgana». Выступала там со своими произведениями и Леся Украинка. Иван Франко читал «Моисея», П. Саксаганский декламировал его «Камнеломов», Лысенко исполнял гимн «Вечный революционер».
В конце апреля отца посетил почетный гость — исследователь славянских литератур Нобелевского института при Шведской академии наук — Альфред Енсен. Его приезд в Чернигов был событием.
Коцюбинский сразу нашел с Енсеном общий язык. Говорили об украинской и мировой литературе. Вспоминали Ивана Франко, Осипа Маковея, с которым переписывался Енсен. Выяснилось, что оба были к тому же и переводчиками Адама Мицкевича: один — на шведский, другой — на украинский язык.
Енсен был выше среднего роста. Небольшая бородка обрамляла лицо. Он сидел в спальне отца и доброжелательно поглядывал на больного, поблескивая стеклами пенсне. Разговаривали на русском языке, которым немного владел гость.
Когда речь зашла о переводах произведений Коцюбинского на шведский язык, отец, невзирая на уговоры мамы, поднялся с постели и повел Енсена в гостиную. Он взял из шкафа томики своих сочинений и стал советоваться с ним о предстоящей работе. Михаил Иванович Жук вызвался оформить обложку будущего издания.
Енсен провел у нас почти целый день. Его очень тепло принимали. Все мы, кроме отца, побывали тогда на Болдиной горе. По зеленевшему первыми всходами полю мы дошли до кирпичного заводика Мехеда. Енсен с любопытством осматривал это первобытное производство с примитивными печами, навесами для сушки кирпича и месилкой глины, которую приводила в движение ходившая по кругу кляча. Вот и перелаз возле второго Холодного Яра. А за ним березовая роща в весенней дымке. Поднялись на Болдину гору. Гостя заинтересовали курганы — остатки древних казацких могил. Михаил Иванович рассказывал, как в прошлом году здесь производились раскопки по случаю тысячелетия Чернигова. Гость живо интересовался историей Черниговщины. Ему хотелось иметь фотографию того места в Мезене, где во время похода на Украину шведский король Карл XII переходил Десну.
Знакомство с Енсеном продолжалось оживленной перепиской. В 1909 году он перевел сочинения Коцюбинского на шведский язык[61].
Еще задолго до отъезда в Италию Михаил Михайлович прилежно изучал итальянский язык. Вообще отец знал из славянских языков русский и польский, а также четыре романских: французский, итальянский, румынский, цыганский, и два восточных: татарский и турецкий. Он с- волнением ожидал ответа от Владимира Короленко (отец обратился к нему за рекомендательным письмом к Горькому). Когда письмо пришло, у отца все уже было готово.
Промелькнули встречи с украинской депутацией в Черновицах, прогулки в Венском парке на Пратере, серенады Болоньи, домик Данте во Флоренции. Вечером 1 июня небольшой пароход пришвартовался к острову Капри. Устроился отец в гостинице «Rojal» в комнате № 23, а на следующий день встретился с Горьким.
Горький принял Коцюбинского чрезвычайно сердечно, до позднего вечера не отпускал его от себя. Отец был буквально покорен этой нежностью, какой-то детской застенчивостью Горького и его трогательным волжским оканьем. Как нельзя лучше запечатлел эти особенности Горького экспромт Саши Черного:
Вместе с Горьким и скульптором Ильей Гинцбургом он едет на яхте в Tore del greco — город под самым Везувием — на народный праздник. «Ничего подобного я в жизни своей не видел», — пишет Коцюбинский. На празднике запустили двести шаров в виде кораблей, чаш и медуз. В воздухе летали огненные пальмы и букеты цветов. Везувий метал огни. На челнах — целые пальмовые деревья, увешанные разноцветными фонарями, с лодок звенят серенады; оркестры на воде, челны в форме акул, яркая иллюминация и тысячи людей.
Певучие итальянские рыбаки, с которыми Коцюбинский ходил в море на паруснике, уличные танцовщики с кастаньетами, крестьяне в красных повязках на головах, простой рабочий люд поражали его своей жизнестойкостью, душевностью и большим чувством самоуважения.
60
В апреле 1905 года Коцюбинский лечился в Берлине, а потом путешествовал по Италии, Швейцарии и Австрии.
61
В сборник вошли два произведения — «На веру» и «Дорогой ценой». В 1918 году вышло новое издание этой книги.