Как-то раз Михаилу Михайловичу надо было починить ботинки, и он отправился в ту часть острова, где жили рабочие. Разыскивая сапожника, спросил у прохожего: «Здесь живет il cordoniere?» Из подвального оконца выглянула голова старою каприйца, и голос мягко, но решительно произнес: «Тут не живет il cordoniere, тут живет il signore cordoniere!»
«Стало неловко перед стариком, которого невольно обидел, — вспоминает отец, — но вместе с тем было и радостно за этого бедняка, который чувствует свое достоинство и отстаивает его»[63].
Семейство Горького старается всячески развлечь Михаила Михайловича, спешит показать ему достопримечательности острова. Неоднократно все вместе осматривают голубой, зеленый и серебряный гроты, подымаются на Монте-Соляро, откуда открывается вид на Калабриа и Неаполитанский залив. Любуются руинами виллы Тиберия. Ездят в Помпею, в Сорренто и Сицилию. Во время одной из таких поездок писателей случайно засняли на кинопленку.
«Не помню, писал ли я тебе, что мы с Горьким попали в синематограф и нас будут показывать. Может, когда-нибудь и в Чернигове покажут. Забавная история!»
В 1910 году мы вместе с отцом действительно смотрели в черниговском синематографе «Мираж» кинохронику с Горьким и Коцюбинским, стоявшими в толпе. Алексей Максимович не любил быть в центре внимания. Отец рассказывал, что, возвращаясь как-то из Неаполя, он вышел на берег, держа в одной руке клетку с птицей, а в другой — старинные шпаги. В эту секунду кинооператор навел на него объектив камеры, и Горький быстро закрыл лицо клеткой. В таком виде он и был заснят.
Михаил Михайлович встречался у Горького со многими интересными людьми: Буниным, Амфитеатровым, Луначарским, Елпатьевским, Пятницким, Шаляпиным, с художниками Праховыми. Эти встречи обогащали его, пробуждали новые мысли и настроения. Они относятся не только к 1909 году, но и к последующему времени, так как отец гостил у А. М. Горького неоднократно.
Часто теплыми вечерами Коцюбинский и Горький оставались подолгу вдвоем. Аромат чабреца окутывал остров. На душе, как вспоминает Горький, у обоих было спокойно, радостно. Необыкновенно легко мечталось о будущем…
Коцюбинский к людям относился с уважением, искренней любовью, всегда готов был утешить опечаленного, ободрить удрученного. Эта черта прежде всего и влекла к нему Горького: «В мире идей красоты и добра он «свой» человек, родной человек, и с первой встречи он возбуждает жажду видеть его возможно чаще, говорить с ним больше».
«Нужно бы вести из года в год «Летопись проявлений человечного», — вспоминает Горький слова отца, — ежегодно выпускать обзор всего, что сотворено за год человеком в области его заботы о счастье всех людей. Это было бы прекрасное пособие людям для знакомства их с самими собою, друг с другом. Нас ведь больше знакомят с дурным, чем с хорошим. А для демократии такие книги имели бы особенно огромное значение…» — так пишет он о Михаиле Михайловиче в проникновенном и очень точном очерке. — «Обо всем подумавший, он как-то особенно близок хорошему, и в нем кипит органическая брезгливость к дурному. У него тонко развита эстетическая чуткость к доброму, он любит добро любовью художника, верит в его победную силу, и в нем живет чувство гражданина, которому глубоко и всесторонне понятно культурное значение, историческая стоимость добра».
Горького — человека и писателя — отец любил искренне, нежно и, конечно же, всегда гордился добрыми с ним отношениями. Но из-за своей застенчивости он боялся показаться навязчивым и с присущим ему тактом не переступал какой-то черты в их личных отношениях. Гораздо проще он чувствовал себя с Марией Федоровной Андреевой. Советовался с ней по делам бытовым и личным, дивился уму и сердечности, естественно уживавшимся в ней с твердостью революционера. «Феноменом» назвал Марию Федоровну В. И. Ленин, и Коцюбинский считал, что это как нельзя больше соответствует истине.
Мария Федоровна оберегала Горького от домогательств любопытствующих туристов, создавала в доме необходимую творческую обстановку. Всех окружавших Горького, в том числе и Коцюбинского, умиляла эта поистине материнская забота. Вот какой экспромт сочинил тогда Саша Черный:
Дружеские отношения с семьей Горького согревали Михаила Михайловича. Коцюбинский уже освоился у них и чувствовал себя вполне своим человеком. Здесь вообще с полуслова понимали друг друга.
Вернувшись в июле домой, отец пишет Горькому: «А я все вспоминаю Вас, всю семью Вашу и сердечно благодарю за доброе отношение ко мне. Вообще у меня столько хороших воспоминаний о Капри, что до сих пор живу ими. Меня так и тянет назад, на остров чудес, на виллу Spinola».
В ответном письме Горький пишет: «Очень я доволен, что встретил Вас, и большую симпатию вызвали Вы в душе моей!»
На книге, подаренной Коцюбинским М. Горькому, сделана такая надпись: «Добрым, хорошим людям и чудным художникам — Марии Федоровне и Алексею Максимовичу Пешковым. Благодарный М. Коцюбинский. Вена, 14/VII — 1909».
По возвращении из Италии Коцюбинский полон новых замыслов. Не во внутреннюю эмиграцию уходит он в трудные годы реакции. Он выносит на суд общественности самые наболевшие вопросы времени, творчество его выражает тенденции революционно-демократической и пролетарской литературы — Ивана Франко, Леси Украинки, Горького, Серафимовича.
В усилении в период реакции обывательских настроений В. И. Ленин видел одну из форм распространения контрреволюционных идей. Большевистская партия постоянно указывала на вред, наносимый революции мещанством и обывательщиной, и придавала огромное значение борьбе с аполитизмом.
Написанный в 1909 году Коцюбинским рассказ «Дебют» был очень целенаправлен в этом смысле, развенчивая тех, кто сложные социальные вопросы склонен решать с помощью… пасьянса. Сатирически высмеяны бездушная и лицемерная «мама Костуся» — помещица, которая в «великие дни» даже посуду моет сама, а также известный в округе «демократ» и «апостол» пан Адам, собственноручно совершающий жестокую расправу над крестьянином. Развенчан также и «дебютант» — его игра в чувство, мелкость его натуры. «Это первое выступление на жизненной сцене, — комментировал Коцюбинский замысел образа дебютанта, — первая игра и вместе с тем осознанность игры, какая-то сила, которая толкает человека по наклонной вниз и не дает выйти из игры, которая рассеивает наше «я»… как сорняки свои семена».
Рассказ «Дебют» не автобиографичен, но кое-что в нем взято и из нашего непосредственного окружения, отдельные детали черниговского быта.
…Это был целый праздник, когда печь в столовой топили соломой. Дети усаживались прямо на пол, а отец, сидя на низенькой скамеечке, подкладывал солому в бушующее пламя. Он держал в. руках длинные пучки соломы, будто натягивал золотые вожжи и сдерживал ими огненных скакунов. Когда же вносили в комнату лампу, свет за окном принимал какую-то нереально синюю окраску. Все эти впечатления можно увидеть в рассказе «Дебют»: и гогочущий в печке огонь, и отчаянных скакунов, которые «рвутся куда-то вслепую и бьют в исступлении крыльями дыма», и сгущающийся сумрак вокруг, и фантастический прозрачно-синий глубокий и нереальный мир за окном, который возникает вдруг, когда в комнаты вносят лампы.
Описание стоячих озер, заросших рыжей корой ряски, «по которой прыгают длинноногие науки, пробираясь сквозь листья и заросли камыша», появилось в рассказе под впечатлением многочисленных поездок Коцюбинского в начале 900-х годов по озерам Свитязь, Шацке и Згоряны, омывающим земли Люблинской, Сувалковской, Гродненской и Волынской губерний.
63
Воспоминания Ковалевской Р. И. Фонды Черниговского литературно-мемориального музея М. Коцюбинского, инв. № 42 н/д.