…После Капри угнетающее действие затхлой провинциальной обстановки давало о себе знать с особенной силой.
Одна за другой проходят в моей памяти картины тогдашней жизни чиновничьего Чернигова.
Чуть согнутая фигура отца в альпийском костюме: куртка с поясом и большими карманами, короткие брюки, темно-серые шерстяные гетры с полосатыми отворотами, коричневые ботинки на толстой подошве, зеленоватая шляпа, темно-коричневый плащ, палка в виде гуцульского топорика. Он идет годами исхоженной дорогой, где ему знакомы каждая неровность, каждый бугорок, каждая ложбинка.
Вот он спустился с пригорка у калитки своего дома, идет мимо привычных домишек местных чиновников и домовладельцев. «Сплошное прозябание», как сказал бы Успенский. «Но если покопаться в моей душе, — признавался Коцюбинский, — то даже бесцветная жизнь, наверно, отложила в пей много интересного, что когда-нибудь при случае, неожиданно всплывет».
На пригорке дом Руцких, возле которого неизменно маячит фигура какого-то субъекта. Это он ежедневно строчит в жандармерию «совершенно секретные» донесения, в которых излагает свои наблюдения: «Леонтий Шрамчеико (прозвище Худой) — в 10 часов вечера заходил в квартиру Михаила Коцюбинского по Северянской улице и, пробыв минут двадцать… вышел вместе с Коцюбинским и его женой. Дойдя до Земской Управы, попрощались и разошлись по домам, когда расходились, то Шрамченко сказал Коцюбинскому: «Я буду вас ждать…» Коцюбинский (прозвище Лысый) в 8 часов вечера заходил на квартиру заведующей книжным складом Губернского Земства Листопад (Шоссейная ул., дом Губернского Земства)…»[64]
А вот дом попа Кононенко, «воевавшего» с японцами во время русско-японской войны, в результате чего он обогатился целым складом вееров, зонтиков и фарфоровых ваз. Дома инспектора народных училищ Яснопольского, чиновников Венделовского, Рябковского, мелкого служащего Доброгаева. Все они большей частью деревянные, потемневшие от дождя, со ставнями, завалинками и высокими заборами.
Из парадного крыльца дома Яснопольских появляется сам хозяин. Он прикладывает руку к козырьку форменной с кокардой фуражки и молча проплывает мимо отца. От Венделовских бочком выскакивает присяжный поверенный. Он в крылатке, гороховой шляпе, под мышкой держит порыжелый портфель.
Возле дома Венделовских на скамейке сидит генерал в отставке Дасюков. Голова до половины въехала в фуражку, и только уши не дают ей упасть. Он любит вспоминать о своей службе: о лейб-гвардии Кексгольмском полке, где все солдаты были на одно лицо, о Владимирском полке, куда подбирали солдат исключительно рыжеволосых. А были еще целые полки курносых, у которых «на смотрах» при равнении направо носы создавали ровную под шнурок линию… Да что говорить, умели в прежние времена подбирать полки! А шаг какой был! Четкий, размеренный, раз-два! Раз-два!..
Вот идет пара Рябковских — «ночные бабочки», как окрестил их отец. Дпем они почти никогда не показывались. Это неважно, что из-под пиджака у Рябковского выглядывает не первой свежести рубаха с целлулоидным воротничком, зато в губах у него дымится сигара. На правой руке повисла супруга. Ее руки вылезают из тесных заношенных митенок.
Грязные улицы города. Ветер гонит солому, мусор. В черных мундирах с красными шнурками на шеях, со свистками и «смит-вессонами» в кобурах, городовые оберегают обывательский покой…
Затхлая будничность порождала невеселые мысли. «Душенька, который час? — Чья-то цепкая рука хватает за локоть. Отец вздрагивает от неожиданности. — Ах, это вы, душенька, Михаил Михайлович… Расскажите об Италии, о Капри…» Это известная, наверное, всем в Чернигове помещица Гортынская — наша дальняя родственница. Она прославилась на весь город скупостью. «Веселье было на славу! — вспоминает отец об одном из ее дней рождения. — Пил за здоровье тетушки великолепное, слегка прокисшее пиво, а от цыплят отказался, так как не был уверен, что они не погибли естественной смертью».
«Тетушка» умоляет отца: «Душенька, возьмите меня с собой на Капри». Отец смущенно кланяется и с неизменной вежливостью обещает выполнить ее просьбу.
Днем обычно начиналась традиционная прогулка местной знати — помещиков Писаревых, По ним можно было проверять время: их ландо ежедневно появлялось на городской площади возле лавки потребительского общества ровно в половине второго.
Иногда проезжают конные стражники. На извозчичьей пролетке восседает полицмейстер в серой, тонкого сукна шинели на белой шелковой подкладке. Мелкие чиновники — кто в засаленных сюртуках, кто в шинелях — идут пешком. Многие зевают — не выспались после ночной игры в карты и выпивки в чиновничьем клубе. Каждому до мельчайших подробностей известно, какое платье сшила себе болтушка Барсукова, какой роман у жены акцизного чиновника Страховского с воспитателем ее детей, сколько варенья заготовила Филипповская, за что надавала оплеух Клеопатра Николаевна Красковская своему молчаливому супругу…
Отец всем своим обликом — диссонанс в этом тихом болоте. Что ему надо? Почему живет не так, как все? Даже одевается не по местной моде. Ни для кого не секрет, что в доме Коцюбинских происходили и полицейские обыски.
Для чего ему все это? — недоумевают обыватели. — Разве нельзя жить как приличествует положению?
А он сочиняет еще книги… и на «малорасейском» языке. Это уж слишком и совсем не вяжется с «нормами» морали!..
…Михаил Михайлович проходит мимо городских лавок. Рассматривает в витрине нотного магазина Козуба прошлогоднюю афишу, приглашающую господ чиновных с супругами на городской бал. Лотерея-аллегри, бой конфетти и серпантина, оркестр полковой музыки, призы за лучший маскарадный костюм. За красоту жюри награждало избранницу званием царицы бала; в зале были устроены киоски, где продавались бутоньерки живых цветов, разноцветные секретки. Приз назначался тому, кто получит больше секреток во время игры в почту. К услугам присутствующих новые развлечения: флирт богов, флирт цветов. В отдельных кабинетах шмен де фер, преферанс и винт; внизу бильярдная. Руководит танцами главный распорядитель Якушинский. После двух часов ночи танцы без масок. До утра работает буфет с закусками, вином и мороженым. Все на бал-маскарад!..
К балам с особой тщательностью готовился черниговский прекрасный пол. Втайне друг от друга шили из старых бабушкиных кринолинов маскарадные костюмы. Некоторые брали их напрокат в парикмахерской Шуликова. Сколько хитроумия проявлялось при этом! Сколько было бессонных ночей, как подсчитывалась каждая сэкономленная на базаре копейка, чтобы костюм был лучше, чем, скажем, у мадам Савинской, которая из года в год получала на маскарадах приз. Ее ненавидели все чиновницы Чернигова. Подумаешь, красавица! Всем известно, как она тянет жилы из своего мужа, у которого от одной мысли об оплате счетов оплешивела голова.
Не мог примириться Коцюбинский со страшной болезнью, которая с ошеломляющей силой распространялась после поражения революции. Опошление, загнивание души коснулось и части художественной интеллигенции. Перешли в лагерь реакции так называемые «попутчики» революции — буржуазные интеллигенты, а также часть интеллигентов, отказавшихся от революционных идеалов. Активизируется и деятельность писателей буржуазно-националистического, декадентского толка на Украине. Центрами их деятельности становится издательство «Молодая муза» и журнал «Украинская хата».
Годы реакции проложили четкий идейный водораздел. И то, что в произведениях Коцюбинского этого времени все более усиливается сатира, направленная на политическое и духовное предательство, на сделки с совестью, чувствами и убеждениями, более чем ясно говорит о позиции писателя.
«…Я очень и очень просил бы Вас, дорогой Алексей Максимович, — пишет он в одном из писем Горькому, — прислать мне «Лето» в конвертах или иным путем, какой найдете удобным. Так хочется отдохнуть после раздражающих с нездоровым запахом недоносков Андреева».
В новелле «В дороге», характеризуя перерождение своих героев Ивана и Марии — в прошлом активных революционеров, отец с присущей ему психологической глубиной показал моральную подоплеку «опошления и загнивания души» ренегатов. «Они читали что-то странное, нездоровое, вычурное, с запахом мускуса — «А Rebours» Гюисманса, «Сад пыток», в которых любовь гноилась, как рана, и «я» распускалось пышным ядовитым цветом; оргия духа и тела, сверхъестественные инстинкты и протест всего против всего…»
64
Сводки материалов наблюдений по г. Чернигову за лицами, принадлежащими к местной организации социал-демократической рабочей партии за время с 1 июня по 1 июля 1907 года. Фонды Черниговского литературно-мемориального музея М. Коцюбинского, инв. № 238.