Нужда в деньгах и потеря всякого кредита не дали Ломоносову возможности успокоиться и насладиться семейным счастьем. Вскоре он отправился во Франкфурт, а оттуда водою в Роттердам и Гаагу. Граф Головкин отказал ему в помощи, совсем не желая ввязываться в дело. Ломоносов добрался до Амстердама, где и встретил нескольких знакомых купцов из Архангельска. Купцы отсоветовали ему без приказания Академии возвращаться в Петербург, разъяснив весь риск и опасность такого далекого путешествия. Молодой ученый решил вторично вернуться в Марбург и просить Генкеля о присылке денег.
На обратном пути с ним приключилась пренеприятная история, которую мы расскажем со слов Штелина. Как мы уже говорили, к повествованиям его необходимо относиться с большой осторожностью. Но в этом рассказе, как показывают многие факты, имеется значительная доля правды.
“По дороге в Дюссельдорф в расстоянии двухдневного пути от Марбурга зашел он (Ломоносов) на большой дороге в местечко, где хотел переночевать в гостинице. Там нашел он королевско-прусского офицера, вербующего рекрут, с солдатами и с несколькими новобранцами, которые весело пировали. Наш путешественник показался им приятною находкою. Несчастная слабость Ломоносова к спиртным напиткам сослужила и здесь свою скверную службу. Они принялись угощать его ужином, все время подливая вина в его стакан и расхваливая королевско-прусскую службу. Ломоносов напился до такой степени, что на другой день не мог припомнить, как он провел ночь. Неприятное было пробуждение. На шее у него был уже надет красный галстук, а в кармане звенели прусские монеты. И вот через несколько дней Ломоносов очутился в качестве королевско-прусского рейтара в крепости Везель. Само собою разумеется, что наш молодой ученый с первого же дня стал обдумывать свой побег. За ним постоянно следили. Он притворился в высшей степени довольным своим новым положением, и, конечно, надзор за ним немного ослабел. Он спал в караульне, заднее окно которой выходило прямо на крепостной вал. Он каждый вечер заранее ложился спать на свою скамейку, так что высыпался довольно, когда его товарищи едва засыпали, и всегда искал случая убежать. Однажды он проснулся около полуночи. Все спали глубоким сном. Кошкой выполз он из своего окна, на четвереньках взлез на вал, спустился с него, бесшумно переплыл через ров, опять взобрался на вал, также переплыл через второй ров, потом вскарабкался на контрэскарп, перелез через частокол и палисадник и с гласиса выбрался в открытое поле. Дремавшие часовые прозевали его. Во что бы то дело ни стало нужно было до рассвета достигнуть вестфальской границы, а она отстояла на целую немецкую милю. Мокрая шинель и платье мешали идти. Забрезжил рассвет, и вдруг раздался с крепости пушечный выстрел – обычный сигнал, возвещавший о побеге солдата. С новой энергией бросился бежать измученный Ломоносов. Он оглянулся. Позади него по дороге мчался во весь карьер догонявший беглеца кавалерист. Но смельчак уже перешагнул границу и очутился в вестфальской деревне. Однако остаться в ней ему мешал страх, – он спрятался в ближайшем лесу, снял мокрое платье, развесил его, чтобы просохло, а сам, совсем обессиленный, свалился на землю и проспал до сумерек”.
Вернувшись наконец в Марбург, он снова обратился за деньгами к Генкелю и получил вторичный отказ на свою просьбу. Тогда-то он и писал к Шумахеру, столь резко отзываясь об ученом берграте. Вскоре Академия через Вольфа прислала Ломоносову вексель в сто рублей с приказанием немедленно вернуться в Петербург. Почтенному профессору опять пришлось хлопотать о своем ученике, в котором он видел будущее светило науки. Ему пришлось поручиться за Ломоносова в связи с его долгами, так как ста рублей едва хватало на экипировку и поездку.
Штелин рассказывает, что Ломоносов, когда плыл морем, возвращаясь в свое отечество, видел вещий сон. Ему приснилось, что отец его, потерпев кораблекрушение, выброшен мертвым на берег необитаемого острова в Белом море. Остров не имел даже названия, но Ломоносов хорошо его помнил, так как однажды буря прибила к нему их судно. Возвратившись в Петербург, он вскоре узнал, что отец его пропал без вести. Тогда Ломоносов послал письмо к знакомым рыбакам, в котором сообщал им, где искать труп его несчастного отца, и умолял, найдя его, предать погребению. Рыбаки, следуя советам Ломоносова, вскоре нашли на этом именно острове мертвое тело Василия Дорофеевича и там же похоронили его.
8 июня 1741 года Ломоносов приехал в Петербург. Жена же его осталась в Марбурге на произвол судьбы. О ней он вспомнил и выписал ее к себе только через два года.
Это одна из темных страниц в жизни нашего знаменитого ученого, хотя и существуют, как увидим, некоторые извиняющие его обстоятельства.
ГЛАВА III
Ученые занятия Ломоносова. – Ода Иоанну VI Антоновичу. – Новые диссертации. – Вступление на престол Елизаветы Петровны. – Прошение на высочайшее имя. – Ломоносов – адъюнкт Академии. – Предложение устроить химическую лабораторию. – Отношение к Шумахеру. – Избиение немцев. – Последствия боя для Ломоносова. – Арест Шумахера. – Мартов. – Донос на Шумахера академических служителей, студентов и переводчиков. – Ломоносов присоединяется к доносителям. – Новая ода. – Решительные действия академиков. – Неприличное поведение Ломоносова. – Его арест. – Шумахер вновь управляет Академией. – Прощение Ломоносова “для его довольного обучения”. – Половина оклада. – Ломоносов извиняется перед академиками. – Занятия его под арестом. – Приезд жены из Германии
Вернувшись в Петербург, Ломоносов несколько дней спустя уже засел за работу. Сначала он стал заниматься естественной историей с академиком Амманом, который распоряжался коллекциями по естественным наукам, а затем молодому ученому было поручено закончить каталог минералогического отдела этих собраний.
В это же время, а именно ко дню рождения малолетнего императора Иоанна VI Антоновича, 12 августа 1741 года, Ломоносов написал оду, которая была напечатана в тогдашних “Примечаниях к “Петербургским ведомостям”. В ней Ломоносов описывает, как “веселящаяся Россия” лобзает очи, ручки и ножки императора. Касательно последних поэт выражает такое желание:
В Петров и Аннин след вступите.
Для России действительно могло быть полезно, если бы юный монарх пошел по стопам Петра; но вряд ли нашему отечеству могло улыбаться возвращение времен Анны Иоанновны и ее фаворита Бирона. Впрочем, Ломоносов как-то отделяет государыню от ее министра и по адресу последнего посылает ряд сильных и весьма нелестных выражений.
Вскоре после 23 августа, дня победы над шведами при Вильманстранде, наш поэт напечатал в тех же “Примечаниях” хвалебное стихотворение под заглавием “Первые трофеи Его Величества Иоанна VI”.
Бесспорно, стихи Ломоносова, и указанные в особенности, кажутся в настоящее время холодными и напыщенными, тяжеловесными и неуклюжими. Но если вспомнить стихотворения и прозаические произведения, которые подносились до этого времени русскому читателю, то становится вполне понятным, какими благозвучными по языку и глубокими по мысли должны были показаться тогда эти первые печатные опыты Ломоносова. Они сразу привлекли к себе всеобщее внимание. С этого же времени и Академия стала уважительнее относиться к молодому ученому.
24 августа Ломоносов представил на прочтение академиков две новые диссертации, одну по физике и другую по химии. Он надеялся, что их одобрят, а их автора, согласно данному Академией обещанию при отправке его за границу, произведут в экстраординарные академики.
Но месяцы сменялись месяцами, а наш ученый не получал никакого назначения. В ожидании он занялся переводами статей академика Крафта для вышеуказанных “Примечаний”. Эти переводы, отличающиеся ясностью и правильностью языка, он подписывал двумя буквами: К. (Крафт) и Л. (Ломоносов).