Этот интеллектуально примитивный, псевдоисторический опус содержал основной националистический тезис о «белорусском народе», который якобы действовал, по словам «свядомых» историков, в качестве «самостоятельного субъекта исторического процесса»[21]. Так было положено начало формированию исторического нарратива, изначально оказывавшего непосредственное воздействие на становление идеологии этнического национализма, процессу, который продолжается и доныне.
Вот, например, как выглядит исторический нарратив, обслуживающий идеологию этнического национализма в начале XXI столетия. По словам одного из историков, в современной Белоруссии «существуют две историографии: национальная, которая создаёт субъектную историю страны, это значит — видит белорусский народ субъектом собственной истории, … и колониально-российская историография, которая пишет историю Беларуси, исходя из интересов другой страны»[22].
Приведенная цитата удачно характеризует ситуацию «бесконечного тупика» мифотворчества, в который уверенно вошли первые производители «субъектной истории страны» еще в начале XX века. Прошло уже более ста лет. Однако, в среде создателей новой «национальной» историографии по-прежнему господствуют интеллектуально инфантильные представления о том, что профессиональная работа историков должна служить интересам «белорусского народа». В противном случае они попадут в тенета «колониально-российской историографии» и станут служить интересам «другой страны».
Причина столь удручающего инфантилизма заключается в том, что длительное пребывание в состоянии национальной «свядомасці» становится неодолимым препятствием для усвоения навыков научной рефлексии, необходимой для профессионального становления исследователей в области гуманитарного знания. В результате, «свядомыя» историки (исключаем случаи циничного приспособленчества к существующей политической коньюнктуре), оказываются не состоянии критически осмыслить «социально ориентированную практику» создания «субъектной истории страны».
Поэтому «национальная» историография, в которой «социальные функции доминируют над научными», открыто демонстрирует сегодня свой «социально ориентированный» характер, старательно производя «нужный» образ «субъектного» прошлого в интересах «белорусского народа». Иными словами, занимается осуществлением очередной попытки белорусизации истории в политических интересах заказчиков и носителей идеологии этнического национализма. Подчинение научной функции историописания приоритету идеологии, которое с неизбежностью происходит в процессе белорусизации истории, и создает тот «бесконечный тупик» мифотворчества, в котором пребывает «национальная» историографии на протяжении последнего столетия.
Возвращаясь к давней работе В. Ластовского, следует отметить, что предпринятая им попытка обретения опоры в истории и в этнической традиции на основе отрицания общерусского прошлого и русского самосознания белорусов обернулась псевдонаучным курьезом. Столь же мобилизационно провальной оказалась и антирусская ориентация националистической пропаганды. Поэтому в императорской России белорусский национализм так и не получил какой-либо значимой политической поддержки населения Литвы и Белоруссии.
До 1917 г. этнические националисты представляли собой крайне малочисленную группу прокатолической маргинальной интеллигенции, а отнюдь не «белорусское национальное движение», каковым громко именует это весьма скромное сообщество современная белорусская историография. Идейный и политический вес этой плохо образованной интеллигенции, объединенной вокруг малоизвестной газеты «Наша ніва», был социально ничтожен. Идеи завоевания независимости и представления о себе как особом народе, отличном от великороссов и малороссов, не пользовались поддержкой в крестьянской среде, которая, как показывает исторический опыт стран Центральной и Восточной Европы, выступала в качестве основной движущей силы процесса формирования «наций»[23].
Белорусский национализм, представленный в своём социальном измерении маргинальной интеллигенцией, не обладал способностью к организации солидарного этнического поведения и социальной мобилизации масс. Отсутствие перехода от национализма небольшой группы интеллигенции к массовому движению свидетельствовало о том, что ни практика, ни идеология этнических активистов не отвечали социально-политическим, идейным и культурным ожиданиям и потребностям крестьянского, прежде всего православного, населения Северо-Западного края. Как справедливо отмечал польский исследователь Р. Радик, в границах Православной Церкви «никогда не удавалось вызвать белорусского или украинского национального сепаратизма».[24]
21
22
23
24