Поэтому образы Муравьева и Калиновского, ставшими опорными символами в коллективной мифологии «национальной истории», вполне устраивают режим «памяркоўных» бюрократов, склонных, как уже отмечалось, к симбиозу с идеями этнических националистов. Не противоречат эти мифы и целям «ползучей» дерусизации, призванной постепенно, с помощью мифологизированной истории утвердить новую национальную идентичность населения по формуле «два разных народа — два „суверенных“ государства».
Вот почему в год двойных юбилейных дат — 150-летия кончины Михаила Николаевича Муравьева-Виленского и 220-летия со дня его рождения — вместо заслуженных памятников и торжественных чествований в нынешней Белоруссии ему по-прежнему достается ожидаемое молчание официальных лиц. Предсказуемо безмолвствует по этому поводу и начальствующая бюрократия Союзного Государства России и Белоруссии. Впрочем, нуждается ли память о графе Муравьеве в казенных славословиях, организованных нынешними строителями «белорусской нации»? Даже если бы таковые и произошли, то устроенные торжества явились бы для власть имущих субъектов «ползучей» белорусизации делом противоестественным и не прибавили бы должного уважения к памяти великого реформатора.
В этой связи хотелось бы заметить, что для белорусских националистов, как бюрократических, так и этнических, казус Муравьева обладает крайне неприятными и не зависящими от них свойствами. Дело в том, что в отличие от Калиновского, имя Михаила Николаевича Муравьева не требовалось извлекать из исторического забытья усилиями сонма мистификаторов-историков, пропагандистов и «мастеров культуры» разных эпох. Личность и дела виленского генерал-губернатора в подобных квазитворческих усилиях совершенно не нуждались.
Преобразования, совершенные талантом, волей, умом и энергией графа Муравьева-Виленского, были настолько значимы для исторических судеб России, Белоруссии и Литвы, что предать их забвению было практически невозможно. Поэтому идейным и политическим врагам Муравьева во все времена оставалось только одно — превратить его память в злобную и бездарную карикатуру, путем создания отталкивающего и одновременно устрашающего мифа.
В наши дни белорусские националисты, в отличие от своих советских предшественников, уже не в силах обладать монополией на историческую истину. Историческое мифотворчество, с помощью которого создается «национальная история» Белоруссии, ее оценки, сюжеты и персонажи, в международном научном собществе воспринимается критически. Стоит только привести слова Т. Боллентайна, который называл историю «служанкой нации» и заявлял о необходимости «спасти историю от нации»[52]. Поэтому в наше время «национальная история» уже не рассматривается как научный вид историописания. «Национальный нарратив» остается уделом тех историописателей, которых не обременяют нормы научной истории[53].
Безусловная приверженность историописателей этим нормам является альтернативой «бесконечному тупику» мифотворчества, в котором закономерно очутилась «национальная» историография, производящая «субъектную историю страны». Примером такой научной альтернативы является формирующася в России, Белоруссии и Литве историография о графе Муравьеве-Виленском, основанная на корректной методологии, которая позволяет научно осмыслить масштаб, глубину и смысл решений, принятых виленским генерал-губернатором. Число таких публикаций растет с каждым годом.
Это отнюдь не попытки развенчания муравьевского мифа, созданного в советской и модернизированного в «национальной» белорусской историографии. Интеллектуальное убожество содержательных аспектов этой мифологии не требует каких-либо серьезных критических усилий. Научный же интерес представляют скорее мотивы формирования, эволюция и прагматика муравьевского мифа за долгие десятилетия, прошедшие со времени его изобретения. Особенно в постсоветский период, когда этот исторический миф стал обслуживать идеологию этнического национализма.
52
53