— Вы слишком добры, господин Жоливэ.
— Реванш не заставит себя ждать!
— Это будет трудновато!
— И все же попытаемся!
На этом французский журналист лихо распрощался с английским, который в ответ лишь кивнул с чисто британской чопорностью.
Этих двух охотников за новостями губернаторское постановление не коснулось, ибо они не были ни россиянами, ни иностранцами азиатского происхождения. Поэтому они двинулись в путь, и если покинули Нижний Новгород вместе, то только потому, что толкал их вперед один и тот же инстинкт. Естественно, они выбрали один вид транспорта и направились в сибирские степи одним и тем же путем. У обоих спутников — будь они друзьями или врагами — «до открытия охотничьего сезона» оставалась неделя. А уж тогда — удача за более ловким! Альсид Жоливэ первым назвал свои предложения, а Гарри Блаунт, пусть холодно, но их принял.
Как бы там ни было, но в тот день за обедом француз, как всегда открытый и даже чуть развязный, и англичанин, по-прежнему замкнутый и чопорный, чокались за одним столом, распивая настоящее «Клико» [54] по шесть рублей бутылка, щедро разбавленное свежим соком местных берез.
Слушая, как разговаривают Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт, Михаил Строгов подумал про себя: «Вот они — любопытствующие празднословы, с кем мне на моем пути еще доведется небось столкнуться. Осторожность требует держать их на расстоянии».
Молодая ливонка к обеду не вышла. Она спала в своей каюте, и Михаил Строгов не захотел ее будить. Однако и вечером она на палубе «Кавказа» не появилась.
Долгие сумерки принесли с собой прохладу, столь желанную после удручающей дневной жары. Хотя час был уже поздний, большинство пассажиров даже не подумали вернуться в гостиные или в каюты. Растянувшись на скамьях, они с упоением вдыхали легкий ветерок, поднимаемый разогнавшимся пароходом. В это время года в здешних широтах небо по ночам темнело совсем ненадолго, и рулевому не составляло труда выбирать путь меж множества судов, шедших вниз и вверх по Волге.
И все-таки между одиннадцатью и двумя часами ночи тьма из-за новолуния сгустилась до черноты. Пассажиры на палубе почти все уже спали, и тишину нарушал лишь шум лопастей, равномерно взбивавших воду.
Какое-то смутное беспокойство не давало Михаилу Строгову заснуть. Он ходил взад-вперед, оставаясь, однако, на корме парохода. Один раз, впрочем, ему случилось зайти за машинный зал. И он оказался на той части палубы, которая предназначалась пассажирам второго и третьего классов.
Тут спали не только на скамьях, но и на тюках, ящиках и даже просто на полу. Стояли на полубаке одни лишь вахтенные матросы. От двух огней — зеленого и красного, что испускали фонари правого и левого борта, по бокам парохода ложились косые лучи.
Приходилось напрягать внимание, чтобы не наступить на спавших, там и сям прихотливо раскинувшихся по палубе. Это были большей частью мужики, которые привыкли спать на голой земле и кого дощатый настил устраивал вполне. И все же тому неловкому, кто разбудил бы их тяжелым каблуком, очень бы не поздоровилось.
Поэтому Михаил Строгов старался никого не потревожить. Пробираясь к носу судна, он не имел другой мысли, как долгой прогулкой стряхнуть сонливость.
Вот он добрался до носовой части палубы и уже подымался по лесенке на полубак, как вдруг услышал неподалеку разговор. Строгов застыл на месте. Похоже, голоса доносились от группы пассажиров, закутанных в шали и одеяла, так что в темноте их невозможно было разглядеть. Но порой, когда из трубы парохода сквозь клубы дыма прорывались красноватые языки пламени, по группе спящих словно пробегали искры — как будто тысячи блесток вспыхивали вдруг в зыбком свете луча.
Михаил Строгов собирался уже пройти мимо, когда вдруг явственно расслышал несколько слов, произнесенных на том странном наречии, которое однажды — глухой ночью на рыночной площади — уже поразило его слух.
Сама собой пришла мысль прислушаться. В тени полубака его нельзя было заметить. Но и сам он не мог разглядеть беседовавших. Оставалось только напрячь слух.
Первые из произнесенных слов не имели никакого значения, по крайней мере для него, но благодаря им он точно опознал оба голоса, женский и мужской, которые уже слышал в Нижнем Новгороде. Теперь он слушал с удвоенным вниманием. Ведь не было ничего невозможного в том, что те цыгане, чей обрывочный разговор ему довелось услышать в ту ночь, нынче, вместе со всеми своими сородичами, которых высылали за границу, оказались на борту «Кавказа».
И теперь ему повезло — он вполне явственно услышал и вопрос и ответ, произнесенные по-татарски:
— Говорят, из Москвы в Иркутск выехал гонец!
— Да, Сангарра, говорят. Но этот гонец прибудет либо слишком поздно, либо не прибудет вовсе!
Михаил Строгов невольно вздрогнул, услышав ответ, который целил прямо в него. Он попытался разuлядеть, действительно ли говорившие мужчина и женщина были те самые, кого он подозревал, но темнота как раз сгустилась, и он оставил попытки.
Чуть позже Строгов незамеченным вернулся на корму и, обхватив голову руками, уселся в сторонке. Могло показаться, что он спит.
Но он не спал и не думал спать. И вот какие тревожные мысли приходили ему в голову: «Кто же все-таки смог узнать о моем отъезде, и для кого он представляет интерес?»
Глава 8
ВВЕРХ ПО КАМЕ
На другой день, 18 июля в шесть сорок утра, «Кавказ» подходил к пристани города Казань, что находится в семи верстах (семи с половиной километрах) от самого города.
Казань расположена при слиянии Волги и Казанки. Это главный город губернии и православного архиепископства и вместе с тем университетский центр. Смешанное население губернии состоит из черемисов, мордвы, чувашей, калмыков, вогуличей [55] и татар, причем эта последняя раса сохранила здесь преимущественно азиатские черты.
Хотя город и отстоял далеко от пристани, на набережной толклась большая толпа. Народ ждал новостей. Ведь здешний губернатор издал такое же постановление, как и его коллега в Нижнем Новгороде. Здесь можно было увидеть татар, одетых в кафтаны с короткими рукавами и носивших на голове остроконечные малахаи с широкими полями, как у всем известного Пьеро. Были тут и другие, укутанные в длинные широкие плащи, с крохотной ермолкой на голове; они походили на польских евреев. Женщины с украшенным фольгой нагрудником и диадемой- полумесяцем на голове стояли группами и оживленно переговаривались меж собой.
Смешавшиеся с толпой полицейские, а также казаки, вооруженные копьями, поддерживали порядок и освобождали проход как пассажирам, сошедшим с «Кавказа», так и тем, кто хотел на него взойти, — однако лишь после тщательной проверки тех и других. Это касалось, с одной стороны, азиатов, подпадавших под постановление о высылке, а с другой — нескольких мужицких семей, сделавших в Казани остановку.
Михаил Строгов с весьма безразличным видом глядел на эту суету, обычную для всякой пристани в момент прибытия парохода. У «Кавказа» в Казани предполагалась остановка на один час — столько времени требуется для пополнения запасов топлива.
Спуститься на пристань Михаилу Строгову и в голову не пришло. Он не хотел оставлять на борту в одиночестве молодую ливонку, которая пока на палубе не появлялась.
Что касается обоих журналистов, то они, как и подобает заядлым охотникам, поднялись на заре. Спустились на берег и смешались с толпой — каждый со своей стороны. В одном конце Строгов заметил Гарри Блаунта, который зарисовывал в блокнот людские типы и записывал свои наблюдения, в другом — Альсида Жоливэ, который довольствовался расспросами, уверенный в своей памяти, которая никогда его не подводила.
По всей восточной границе России шли слухи, что мятеж и нашествие принимают все более широкий размах. Связи между Сибирью и империей были уже крайне затруднены. Вот что, не покидая палубы, услышал Михаил Строгов от новых пассажиров «Кавказа».
Эти разговоры по-прежнему вызывали у него серьезное беспокойство, возбуждая страстное желание поскорее оказаться по ту сторону Уральского хребта, чтобы самому оценить важность происходящего и приготовиться ко всяким случайностям. Он уже хотел было обратиться за более точными сведениями к какому-нибудь местному жителю, как вдруг внимание его привлекли новые обстоятельства. Среди пассажиров, покидавших «Кавказ», Михаил Строгов узнал цыган из того табора, что еще вчера располагался на рыночной площади Нижнего Новгорода. Здесь, на палубе парохода, находились и старый цыган, и та женщина, которая посчитала Строгова за шпиона. Вместе с ними и явно под их началом высаживалось человек двадцать плясуний и певиц пятнадцати — двадцати лет, обмотанных в драные одеяла, из-под которых виднелись яркие, в блестках, юбки.