Размышляя, Михаил Строгов шел по-прежнему наугад, однако город он знал прекрасно и найти обратную дорогу для него не составляло труда.
Прошагав так около часу, он присел на скамью, прилепившуюся к стене большого деревянного дома, который возвышался среди множества других на довольно широкой площади.
Он сидел минут пять, как вдруг на плечо ему тяжело опустилась чья-то рука.
— Ты что тут делаешь? — грубым голосом спросил его неизвестно откуда появившийся человек высокого роста.
— Отдыхаю, — ответил Михаил Строгов.
— Ты что, ночевать на этой скамье собрался? — продолжал незнакомец.
— Да, если мне понравится, — произнес Михаил Строгов тоном чуть резковатым для простого торговца, за которого он должен был себя выдавать.
— А ну, подойди-ка — я на тебя погляжу! — сказал незнакомец.
Михаил Строгов, вспомнив, что осторожность — прежде всего, инстинктивно отстранился.
— Нечего на меня глядеть, — ответил он.
И, сохраняя хладнокровие, отступил от собеседника шагов на десять.
Потом пригляделся, и ему показалось, что перед ним стоит вроде как цыган, каких немало встречается на ярмарках и столкновение с которыми ничего хорошего не сулит. Внимательно вглядевшись в сгущавшуюся тьму, он заметил возле дома большую фуру — дом на колесах, обычное жилье бродячих цыган, которых в России полным-полно — повсюду, где можно заработать хотя бы несколько копеек.
Тем временем цыган сделал два-три шага вперед, собираясь, видимо, схватиться с Михаилом Строговым врукопашную, как вдруг дверь дома отворилась. На пороге показалась едва различимая женская фигура и на весьма грубом наречии, в котором Михаил Строгов распознал смесь монгольского и сибирского русского диалекта, заговорила:
— Небось опять шпиен! Оставь его, пусть себе шпиенит, и иди ужинать. Паплука[43] остынет.
Михаил Строгов не мог сдержать улыбки, услышав, за кого его почитают, — ведь он и сам больше всего опасался шпионов.
Но тут, на том же наречии, хотя с совершенно другим акцентом, цыган произнес:
— Ты права, Сангарра! К тому же завтра нас тут уже все равно не будет!
— Разве завтра? — вполголоса спросила женщина, в тоне которой слышалось удивление.
— Да, Сангарра, — ответил цыган, — завтра. Сам отец-батюшка посылает нас… куда мы и так собирались!
Мужчина и женщина вошли в дом, тщательно притворив за собой дверь.
«Ладно, — подумал Михаил Строгов, — если цыгане разговаривают при мне и хотят, чтоб их не поняли, то я посоветовал бы им выбирать какой-нибудь другой язык!»
Сибиряк, да еще проведший детство в степи, Михаил Строгов, как уже было сказано, знал почти все наречия, на которых говорят от Татарии до Ледовитого океана. Однако что касается точного значения тех слов, которыми обменялись цыган и его подруга, — в него Строгов вникать не стал. Да и что тут могло представлять для него интерес?
Час был уже очень поздний, и Михаил Строгов решил вернуться в трактир — хоть немного отдохнуть. Уходя, он выбрал путь вдоль Волги, чьи воды заслоняла темная масса бесчисленных судов. По изгибу реки он узнал место, которое только что покинул. Беспорядочное скопище кибиток и палаток находилось как раз на той широкой площади, где каждый год устраивался главный нижегородский рынок. Этим и объяснялось скопление здесь фокусников и цыган, собиравшихся со всех концов света.
Час спустя Михаил Строгов уже забылся беспокойным сном на одной из тех русских кроватей, которые иностранцу кажутся ужасно жесткими, и на следующий день, 17 июля, он проснулся, когда только начинало светать.
Пять часов, которые оставалось провести в Нижнем Новгороде, казались ему вечностью. Чем еще занять утро, как не отправиться снова, как накануне, бродить по городским улицам. Если дожидаться завтрака, то после всех сборов и отметки подорожной в полиции как раз подошло бы время отправления. Но Михаил Строгов был не из тех людей, что просыпают восход солнца. Вскочив с постели, он оделся, старательно уложил письмо с царским гербом на дно кармана в подкладке кафтана и подпоясался кушаком; потом затянул свой дорожный мешок и забросил его за спину. Покончив со сборами и не желая возвращаться в «Город Константинополь», он расплатился с хозяином и покинул трактир, рассчитывая позавтракать на волжском берегу возле пристани.