« Почтеннѣйшіе господа !» сказалъ однажды Ломоносовъ. «Вы ободряете мои труды, стараетесь поощрить къ новымъ , и я премного благодаренъ вамъ за то; однако зачѣмъ-же обрѣзывать крылья у моей ревности къ Наукѣ? Зачѣмъ не дать новыхъ средствъ, о которыхъ прошу васъ?
Это смѣлое воззваніе сначала изумило всѣхъ Гг. засѣдавшихъ съ нимъ. Наконецъ они стали мало по малу отпускать возраженія, которыя всѣ ограничивались тѣмъ, что надобно повременить , подождать благопріятныхъ обстоятельствъ, что лучше спѣшить медленно, слушаясь мудреца-поэта , и что они-бы рады рвать
звѣзды съ неба , да руки не достаютъ. Такія пошлости совершенно разсердили Ломоносова, и онъ, гнѣвно улыбаясь, сказалъ:
«Господа! Когда я пришелъ въ Москву, въ нагольномъ тулупѣ, и не имѣлъ куска хлѣба, мнѣ точно то-же говорилъ одинъ добрый мужичекъ ; только его философія облекалась не такими затѣйливыми фразами. Онъ не умѣлъ сказать мнѣ по-Латини: festina lente, но говорилъ то-же по-Русски, и былъ въ правѣ хорохориться надо мной, потому что я по его милости не умеръ съ голоду; однако я доказалъ ему собственнымъ примѣромъ, что можно побороть многое силой воли , трудолюбіемъ, неутомимостью въ достиженіи къ предположенной цѣли. Если-бы , напротивъ , я послушался его, то остался-бы Холмогорскимъ рыбакомъ. Неужели вы также хотите оставить Академію въ неподвижномъ состояніи?
Нѣмцы вполовину поняли его, сколько отъ того что онъ говорилъ по-Русски, а еще больше отъ непривычки слышать такія мысли. Только одинъ изъ нихъ сказалъ: «Das ist nicht aka
demisch (это не по-Академически ) ,» а другой взялъ лежавшій на столѣ Словарь Памвы Берын-ды и началъ искать слова : хорохориться , тихонько повторяя: коро-корокориться. Но молчаніе было главнымъ отвѣтомъ на выходку Ло-
моносова, и только въ сердца сочленовъ его запало непріятное чувство.
Онъ началъ объяснять имъ подробнѣе свои предположенія, но не могъ извлечь воды изъ камня, и превратить въ кровь воду, которая, можетъ быть, у многихъ изъ нихъ текла въ жилахъ. Презрительная улыбка была отвѣтомъ на всѣ его воззванія. Даже тѣ, которые не хотѣли ссориться съ нимъ, дали ему замѣтить, что они знаютъ не хуже его что должно и чего не должно имъ дѣлать.
Но въ человѣкѣ сильнаго ума есть какая-то неприступность, которая служитъ для него волшебнымъ кругомъ и удерживаетъ нападенія людей обыкновенныхъ. Такъ и эта маленькая сцена не имѣла никакихъ послѣдствій , кромѣ того, что на Ломоносова стали смотрѣть непріязненно многіе изъ его сочленовъ. Они знали однакожъ, что къ нему благосклонны нѣкоторые изъ знатнѣйшихъ людей : это служило новой защитой ему , и даже безъ его вѣдома. Сверхъ того , всѣ они , больше или меньше, отдавали справедливость уму и познаніямъ упрямаго собрата, а особенно люди отличные изъ Академикомъ и Адъюнктовъ, всегда вѣрные цѣнители дарованій.
Онъ, съ своей стороны, былъ, принужденъ слѣдовать ихъ совѣту и ждать обстоятельствъ больше благопріятныхъ. Надежда на помощь
знатныхъ людей также сдѣлалась мечтою его. Но все это не могло-бы успокоить ума и тревожной души молодаго , пылкаго ученаго, если-бы занятія, сами занятія науками не были отрадою, услажденіемъ его въ настоящихъ обстоятельствахъ, такъ-же какъ и во всѣхъ прежнихъ. Работая въ лабораторіи, производя физическіе опыты, углубляясь въ изученіе древнихъ писателей , наставниковъ человѣчества , онъ забывалъ всѣ волненія, всѣ бури и тревоги жизни. Тутъ чёлнъ его былъ въ надежной пристани, и потому-то, можетъ быть, онъ переложилъ и въ стихи и въ прозу знаменитыя слова Цицерона: « Науки питаютъ юношу, даютъ отраду старцу, утѣшаютъ въ несчастій, бываютъ прекрасны вездѣ: и въ уединеніи и въ шумѣ свѣта, и въ деревнѣ и въ городѣ. » Ломоносовъ чувствовалъ все это вполнѣ, потому что былъ истинный мученикъ науки, узнавшій всю сладость и горечь ея.
Въ Академіи приготовлялось большое празднество , въ честь дня коронованія Императрицы. Ожидали, что она сама осчастливитъ своимъ присутствіемъ собраніе Академіи , и хотѣли показать ей новое и первое ученое заведеніе въ Россіи со всею пышностью и торжественностью. Академики писали рѣчи , гимназисты готовились пѣть кантату, а Ломоносову было поручено перевести съ Нѣмецкаго
стихи, написанные Членомъ Академіи, Надворнымъ Камернымъ Совѣтникомъ, Интендантомъ Соляныхъ дѣлъ, Готлибомъ Фридрихомъ Вильгельмомъ Юнкеромъ. Стихи эти : Вѣнчанная Надежда Россійскія Имперія, были напечатаны вмѣстѣ съ переводомъ Ломоносова. Въ день торжества, Императрица въ самомъ дѣлѣ пріѣхала въ Академію, слушала рѣчи Латинскія, отчетъ Академіи, и наконецъ приняла стихи Юнкера, поднесенные Президентомъ. Перевернувъ листокъ , она увидѣла Русскій переводъ и подпись: Съ Нѣмецкихъ Россійскими стихами перевелъ Михайло Ломоносовъ, Академіи Наукъ Адъюнктъ. Хотя стихи эти довольно длинны, однако Императрица просмотрѣла ихъ , и обратившись къ бывшему вблизи отъ нея П. И. Шувалову, сказала :